Алан Голд - Королева воинов

Но, хотя и всех этих групп было бы вполне достаточно, чтобы создавать постоянную головную боль римлянам, есть еще люди, подобные тем, что пошли за вашим королем Каратаком. Мы в Иудее называем их зелотами. Это поистине дикие люди, они живут в пещерах и скалах, нападают на римские войска и их сторонников. Но чем больше они нападают, тем больше римлян приходит в наши земли, чтобы подавить эти выступления.

— Насколько серьезны выступления зелотов? — спросил Прасутаг.

— Очень серьезны, мой господин, — ответил иудей. — Многие тысячи переходят на сторону вождя восставших, дикого человека по имени бен Исаак. Они стали приходить к нему с тех пор, как император Калигула, да сгноит Бог его проклятые кости, поставил свое изваяние в нашем храме. Мы даже послали людей в Рим, чтобы молить его не осквернять места, священные для нашей веры, но он на них просто наорал. Не умри он столь скоропостижно — не без помощи одного из наших, благородного Ирода Агриппы, — он разрушил бы наш храм, а заодно и бо льшую часть Иерусалима. С тех пор зелоты стали одной из самых больших сил в наших землях.

Боудика, когда гость заговорил о восстаниях, буквально замерла. Она никогда не слышала о зелотах, но они ее безмерно заинтересовали. Германцы тоже сражались с римлянами, наносили им немалый ущерб, и римляне не могли их завоевать до конца. Когда-то вождь германцев Арминий уничтожил три римских легиона под командованием Квентилия Вара в Тевтобургском лесу, и это поражение до сих пор уязвляло римскую гордость. Боудика понимала: германцы будут сражаться до тех пор, пока не отбросят римлян за свои границы или пока Рим не наберется сил настолько, чтобы сокрушить их и сделать германские земли своей провинцией.

Не так обстояло дело с бриттами. С тех пор как Каратак три года назад был окончательно разгромлен Осторием Скапулой, восстания бриттов против римлян прекратились. Мятежный вождь попытался бежать на север, в земли Картимандуи, королевы бригантов, но она предала его и выдала римлянам, а те посадили его в клетку и отправили в Рим. Здесь его показывали, как животное, но его достоинство, поведение и благородство тех, кого схватили вместе с ним, столь сильно впечатлили Клавдия, что он и его жена Агриппина подарили ему свободу и позволили жить в Риме. К несчастью, пленник умер всего через год, возможно, из-за перенесенного унижения.

Особенно интересовало Боудику, каким образом выступления и восстания в землях подвластных Риму народов могли разрушить империю. Она слышала, что происходит в Парфии и других землях на севере Африки, но то были просто нападения горстки разъяренных людей. Теперь она узнала о начале настоящих восстаний среди народа, уже давно подчиненного Риму… И снова задумалась.

Вот если бы такое стремление к свободе распространилось по всему римскому миру, оно пробудило бы многие народы, находящиеся под пятой наместников и прокураторов…

— Абрахам, а какова сила этих зелотов? Что говорит им ваш бог? Какое у них оружие? — спросила она.

Но гость не успел ответить, потому что, прервав беседу, в приемную вбежал гонец. Его лицо пылало от быстрой скачки.

Он поклонился и сразу прошел к королю и королеве:

— Срочные вести из Рима, Прасутаг…

54 год н. э. Дворец императора Клавдия

Ночи стали холоднее, хотя дни, благодаря осеннему солнцу, еще хранили тепло. Но даже это неожиданное тепло, казалось, совсем не радовало императора. Уже слишком уставший, потративший много лет на управление империей, которая не желала быть управляемой, Клавдий жаждал теперь покоя, освобождения от постоянного груза забот и решений, от бремени, которым стала для него и публичная, да и частная жизнь.

Как так получилось? Все, чего он когда-то хотел, — это просто быть ученым, забыть обо всем среди свитков, созданных в давние времена лучшими умами Афин, Александрии и самого Рима, учиться и размышлять… И написать историю величайшей цивилизации, которую когда-либо видел мир. Не будь злобы Тиберия и безумств Калигулы, он жил бы и умер в мире и безмятежности, никем не замеченный и никому не известный, кроме своих слуг, семьи и друзей-ученых. Но Калигула погрузил Рим в пучины мерзости более глубокие, чем все прошлые правители вместе взятые, и его падение стало неизбежным.

И сам Клавдий мог бы стать прекрасным правителем, если бы не проклятые ведьмы, на которых он по неосторожности женился. После крушения своего брака с Мессалиной он искренне поверил, что Агриппина станет для него панацеей от всех бед. А она, после нескольких недель на его брачном ложе, вступила в позорную связь с Паллантом. Она вынудила Клавдия поставить своего пащенка Нерона выше его собственного сына Британика, который был младше Нерона на три года, и теперь Клавдий каждую минуту боялся за собственную жизнь, потому что Агриппина вполне могла его отравить. Ливия отравила императора Августа, так почему бы Агриппине не отравить другого императора? Это замкнуло бы круг.

Старый, больной и всеми покинутый, Клавдий поднял кубок с вином и корицей, который оставил у постели раб. Когда-то он целые дни распивал вино с друзьями. Но теперь Агриппина заставила всех его друзей обходить дворец стороной, и никто не принимал приглашения отобедать, зная, что, если встретит императрицу, ее мстительные руки дотянутся до любого. Не пил он больше и со своими друзьями-греками, бывшими с ним бок о бок так долго. Нарцисс, пытаясь сделать Британика наследником императора, был уничтожен императрицей, и больше его во дворце не видели. А Паллант… Что Паллант! Возможно, он заодно с Агриппиной? Возможно, он слишком заботится о собственной выгоде и действует против интересов империи? Ха! Senatus Populusque Romanus! [11] «Сенат и римский народ!» Здесь — ироничное восклицание. Все уходит в карманы богачей и на увеселения в Риме. Что ж, Паллант скоро в полной мере осознает опасность когтей самого хищного римского орла — Агриппины. Неважно, спал он с ней или нет, но после вступления на трон Нерона долго ему не прожить. Понимает ли он это? Знает ли, сколь блестящ и циничен философ Сенека и как влияет он на ум своего ученика, юного Нерона?

Отпив вина, Клавдий откинулся на подушки и мысленно представлял себе эту старую и больную ворону — свою империю, схваченную теперь молодой орлицей с острыми когтями и окровавленным клювом. Не довольствуясь разрушением работы всей его жизни, Агриппина проникла теперь в его разум и парила в нем, словно ночной кошмар, словно черное пророчество Сивиллы. Неужели не было спасения от этой женщины?

…Он хотел уже лечь, но блюдо грибов на столе выглядело слишком заманчиво. Он выбрал самый толстый и сочный гриб. Их доставляли с его родины— холмов Этрурии, тщательно мыли в горных потоках, а во дворец приносили наиболее доверенные стражники и готовили на кухне повара, которым он ежедневно щедро платил золотом, чтобы заручиться их верностью. Два гриба съедали перед ним, дабы он убедился, что Агриппина ничего не сделала с едой.