Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Подьячий с жаром поцеловал руку Ивану, а Илейка, вернувшийся доложить, что кони оседланы, и ожидавший конца разговора, воскликнул:

— Порадей, государь, для-ради всего христианства!..

Накануне молодого бабьего лета дни стояли ласковые и теплые, а к полдню на солнышке даже припекало. Опустели поля, ощетинившись желтым жнивьем, и только кое-где по вновь распаханным полосам размеренным шагом шли мужики с лукошками и ловким, широким движением руки разбрасывали зерна — сеяли озимые. Зато в садах и у бояр и у сирот стояли яблони, словно в праздничных нарядах, густо увешанные желтыми, белыми и алыми яблоками. Дух яблочный всюду чуялся в воздухе.

Урожай в этом году небывалый.

Илейка съездил к княжим бабкиным садам и привез яблок полную конскую торбочку. Иван выбрал самое крупное, разломил и, показывая Илейке, крикнул весело:

— Вишь, Илейко, какое чистое, душистое, и червя в нем нет! Не то, что у твоего Степана-богатыря!

Илейка радостно улыбнулся и молвил:

— Ишь, памятлив ты, государь! Токмо ныне никакой червь тобе ни яблоко, ни сердце не источит.

— Пошто так?

— А по то, что отболел у тобя коготок-то Гамаюн-птицы и отпал. Не навек он к нам прирастает!..

Курицын слушал этот разговор, ничего не понимая, Иван был доволен и, подмигнув Илейке, спросил:

— Не разумеешь, Федор Василич?

— Не разумею, государь.

— Попроси Илейку. Он те сказку про Степана-богатыря поведает. Мудро он сие сказывает, с хитроречием великим… А яблоки сии Марьюшке сей часец повезу — спас-то яблошный давно прошел…

— Рано, государь, возвращаться-то! Часа два еще до обеда, — начал Федор Васильевич, — но Иван его уж не слышал — погнал он коня домой вскачь и думал только о своей Марьюшке, думал, как заблестят глаза у нее радостью от подарка, от того, что помнил о ней.

У красного крыльца княжих хором он бросил Илейке поводья и, схватив торбочку с яблоками, бегом вбежал по ступеням в переднюю. Быстро пройдя сенцы, он остановился у покоев матери и, как это у него с Марьюшкой было условлено, тяжелым и звучным шагом дважды прошел мимо дверей. Подождал немного, прошел еще раз и стал у лесенки, что ведет к башенке-смотрильне.

Дверь слегка скрипнула, и в сени легко выпорхнула стройная девушка.

Они крепко схватились за руки и на цыпочках побежали вверх по лесенке к гульбищам. Пригибаясь и прячась за решетками гульбищ, прокрались они к башенке-смотрильне и присели на первую ступеньку ее крылечка, у самого пола, ниже перил.

Иван крепко обнял и прижал к себе Марьюшку, целуя ее в уста, и в щеки, и в теплую нежную шею. Закрыв глаза, Марьюшка чуть заметно улыбалась тихой, счастливой улыбкой, но вдруг повела плечами и прошептала:

— Штой-то гнетет мне спину?

Иван взглянул через плечо ее и увидел в своей правой руке конскую торбочку с яблоками. Расхохотавшись, он поставил торбочку у ног ее и воскликнул:

— Яблоки, Марьюшка! Тобе из Занеглименья привез, из бабкиных садов!..

Раскрыв мешок, Марьюшка радостно всплеснула руками.

— Какие яблоки баские! — говорила она весело, перебирая сочные плоды. — Сие вот медом, Иванушка, пахнет, Право, медом! Разломи-ка его, Яз не могу. Ишь, какое крупное да крепкое!

Смеясь, Иван без труда разжал вцепившиеся в яблоко пальчики Марьюшки, и яблоко, хрустнув в его руках, разделилось на две сочные и душистые половинки.

— Одну — тобе, другую — мне! — весело воскликнула Марьюшка. Она схватила одну половинку и, вгрызаясь в яблоко мелкими зубами, молча вскидывала на Ивана лукавые, чуть озорные глаза.

— Ах ты, мышонок мой, грызун! — со смехом молвил он и, сжав ладонями виски ее, стал целовать ей глаза, лоб и щеки.

— Ты мне есть не даешь, — шаловливо отбивалась Марьюшка и вдруг, обвив руками его шею, поцеловала в уста долгим поцелуем.

Опьянев от этой ласки, Иван зашептал ей в ухо:

— А матуньке ты сказывала, что пора тобе ко мне перейти?.. Женушка моя милая…

Марьюшка вспыхнула вся густым румянцем до корней волос и зашептала, трепеща и обрываясь:

— Духа у меня на то нет… Совестно, Иванушка!.. Язык-то не поворачивается… Ты сам скажи матуньке…

— Ин не надо сказывать, — тоже зашептал вдруг Иван, нежнее прижимая к себе Марьюшку. — Лучше тайно приди ко мне ныне… Уснут все, ты и выйди, яз тобя ждать буду…

Он обнимал, ласкал и целовал ее все горячей, жег ей щеки и шею горячим прерывистым дыханьем. Томно и душно делалось ей…

— Иване, Иване, — громко шептала Марьюшка, отстраняя его ласки, — Евстратовна за мной придет на трапезу звать!.. Как же яз за обедом-то буду сидеть… Разгорелась вся… Будя, будя!.. Враз матунька все уразумеет…

Иван овладел собой и отодвинулся от Марьюшки, а снизу по лесенке к гульбищам шаги уж слышно.

— Ну, придешь, Марьюшка? — взмолился Иван. — Приди, моя радость, приди…

Марьюшка оглянула его горячим потемневшим взглядом и выдохнула чуть слышно:

— Приду, Иванушка мой…

На лестнице показалась голова Дуняхи, величаемой ныне уже по отчеству — Евстратовной.

— Ишь, где вы хоронитесь, — с ласковой усмешкой молвила она, — идите, государыня в трапезу собирается…

Марьюшка вскочила и, передавая ей торбочку с яблоками, молвила ласково:

— Снеси-ка, Дунюшка, в наши покои яблоки, да от них половину собе и Никишке возьми. Иванушка привез мне их из Занеглименья…

В середине мая лета тысяча четыреста пятьдесят седьмого, когда Марьюшка жила уж с Иваном в отдельных покоях, ею вдруг овладело какое-то странное беспокойство. Иван заметил это только сегодня, мая шестнадцатого.

Когда он проснулся, Марьюшка уже встала и, накинув летник с широкими рукавами, собиралась идти умываться в сенцах. Там ждала ее Евстратовна, которую определила Марья Ярославна на послугу полюбившейся ей юной сношеньке.

— А, и ты проснулся, ненаглядный мой? — сказала она, обернувшись, и нежно провела рукой по его щеке.

Иван крепко прижал к лицу ее теплую ладонь и, не отпуская, спросил:

— Пошто у тя тревога на сердце?

Она улыбнулась ласково и нежно, как матунька.

— А как сие ты учуял? — прошептала она и, присев на постель, обняла его за шею.

— Люба ты моя, — тихо молвил Иван, — сердце мое само сие чует…

Марьюшка приникла лицом к его лицу и быстро зашептала:

— Ванюша мой, яз понесла, видать. Как мне матунька сказывала, так со мной и есть…

Неведомым до сих пор теплом и радостью наполнилась душа Ивана. Другой будто стала для него Марьюшка, еще более любимой и дорогой. Исчезла как-то сама собой пылкость и страсть, а всего его охватила тихая ласка и нега.

— Ты пожди малое время, — молвила Марьюшка. — Побаю яз с матунькой, умоюся вот и побегу к ней…

Взволнованный Иван ничего не мог сказать и только как-то по-особому нежно прижал Марьюшку к себе и поцеловал в уста…