Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Иван Васильевич опять молча стал ходить вдоль покоя своего и, вдруг обернувшись к дьяку, заговорил оживленно:

— Землю всю русскую против Казани поднять надобно! Сирот и черных людей поднять наиглавно… Токмо бы еще Новгород Великий сломить да Ганзу [203] Г а н з а — торговый и политический союз северонемецких городов (XIV–XVII вв.). немецкую и князя тверского к рукам прибрать, а там и Большую Орду скинем…

Иван Васильевич подошел к окну и стал глядеть на ясное зимнее небо сквозь верхние незамерзшие листочки слюды.

Вспомнился Ивану покойный митрополит Иона, заветы его о Москве — Третьем Риме, и брови его резко сдвинулись, образовав глубокую складку на лбу.

— Будет Русь вольной державой! — громко и твердо произнес он.

— Аминь! — воскликнул Курицын. — Истинно так…

Наступило молчание.

— Государь, ходят по Москве слухи промеж наших гостей, а особливо средь иноземных, — заговорил Курицын и вдруг смолк в нерешительности.

— Какие слухи? — спросил государь, не оборачиваясь. — Коль начал, доканчивай…

— Бают фрязины, которые с Рымом сносятся, будто папа и кардиналы невесту тобе ищут…

— Пошто ж у их такая гребта о сем? — насмешливо спросил Иван Васильевич.

— Неведомо. Токмо мыслю яз, не зря сие деют, прибытка собе ищут. В Польше и Литве о сем тоже слух есть…

Государь, вспомнив свою нежную, ласковую Дарьюшку, весело улыбнулся и шутливо молвил:

— Пусть их ищут, а нам спешить некуда. Наследник у нас есть, растет, а даст бог, и вырастет! Нам же ныне первей всего надобно Казань смирить.

Буду с Юрьем новый поход готовить, а ты, Федор Василич, с господы новгородской глаз не спущай. Яз те в помочь отмолю у старой государыни дьяка Бородатого…

Той же зимой Иван Васильевич, за три недели до великого заговения, пошел ко Владимиру, взяв с собой братьев, князя Юрия и князя Бориса, сына своего Ванюшеньку, десятилетнего княжича, да еще взял князя верейского, Василия Михайловича, и придворных их со всеми людьми. На Москве же великий князь оставил вместо себя двух других братьев своих — Андрея большого и Андрея меньшого…

Время было уже к концу зимы, февраля третьего, когда сироты летнюю сбрую чинить начинают и для езды и для пахоты, когда и дни уж заметно прибавляются да как будто и теплей становится.

Вчера вот валил густо снег, сырой и липкий, а сегодня ясно, безоблачно, но сосны и ели все стоят еще под белыми лохматыми шапками. В полдень шапки эти, где солнце грело сильнее, съехали уж набекрень, а местами просто попадали вниз, засыпав кусты подлеска возле опушки дороги.

Порой среди лесной тишины раздается резкий треск, и вдруг огромная ветвь хрупкой сосны, ломаясь под тяжестью снега, шумя хвоей и глухо ударяясь, падает в сугроб.

Снова все затихает в вековом бору, и слышится только где-то далеко раскатистое сорочье стрекотанье. Теплой влагой тянет уже в воздухе, но все же поляны лесные да просеки, как зимой, белы от сугробов снега, и кажется, они никогда не растают, да и дороги совсем еще крепкие…

Иван Васильевич едет позади своего полка верхом, задумчивый и молчаливый. Дорога эта знакома ему с детства и с тех пор запомнилась крепко. Рядом с ним молодцевато рысит на добром татарском бегуне Ванюшенька. Иван Васильевич весело поглядывает на возбужденного, сияющего от радости сына и невольно вспоминает, как восемнадцать лет тому назад, таким же вот мальцом, ехал он тут сам в первый поход, но не с отцом своим, а только со старым Илейкой да с грозным воеводой князем Стригой-Оболенским. Понятно ему, что на душе у Ванюшеньки светло и радостно, но отцовское довольство его меркнет, когда в памяти встают безлюдные деревни и села, мерещится, будто вчера только тянулись здесь убогие обозы бегущих сирот…

— Впервой таким вот, как Ванюшенька, шел яз по сим местам против казанских татар, — с горечью говорил он брату Юрию, — а казанцы-то и ныне все еще горе и страх творят христианству.

— Недолго ждать, Иване, — бодро воскликнул Юрий, — ежели все сбудется по твоему замыслу, то вборзе разорим сие проклятое гнездо!

— Ежели до Ахмата поспеем, — проговорил Иван Васильевич, — ежели токмо поспеем…

— Упредим и Ахмата и Казимира! — уверенно воскликнул князь Юрий.

Государь усмехнулся.

— Дай бог, Юрьюшка, дай бог, — сказал он и, обратясь к сыну, спросил ласково: — Видишь ли, Ванюшенька, вот там, над самым лесом, кресты? То уж храмы божьи видать во Владимере…

Во Владимире остановился государь в старинных великокняжих хоромах вместе с братьями и со всем двором своим. Тут же была и ставка воеводы, а посему во всех сенцах княжих хором, в подклетях и даже во дворе — день и ночь толчея и суета несусветная от ратных людей. Среди толчеи этой ходят наряды княжой стражи и то и дело мелькают гонцы и вестники из разных мест.

Град Владимир назначен по повелению великого князя главным сборным местом для всех московских и удельных войск. Военный совет непрерывно заседает в передней государя во главе с князем Юрием Васильевичем.

Ванюшенька, по желанию отца, бывает на военных советах, но теряется во многолюдстве и робко держится все время вблизи отца. Иван Васильевич недоволен его поведением.

— Сын-то не в отца, — услышал он случайно чьи-то слова, и с тех пор горечь вошла в его сердце.

Он как-то хочет помочь сыну, поучить, но ратные дела увлекают мысли его в другую сторону. Часто забывает он совсем о Ванюшеньке, а тот скучает о Москве и бабке Марье Ярославне, к которой больше привязан, чем к отцу; в ратных же делах и беседах бояр и воевод ничего он не разумеет…

К концу первой недели великого поста, когда было большое совещание у государя, прибыли из Москвы гонцы от Андрея большого с вестью, что на самое заговенье приехал на Москву к великому князю посол от короля Казимира — Якуб-писарь. [204] В Польше писарь в средние века — придворное должностное лицо, а также секретарь посольства. В данном случае Якуб Андреевич Ивашенцев — известный политический деятель Польши.

— «Зачем ты ему, государь, нужен, — заканчивалась грамота князя Андрея, — нам не сказывает, в тайне доржит. А где ты, мы ему тоже не сказываем, а Яков-то пытает, где ты и как к тобе ехать. Отпиши нам, как с послом нам быть…»

Иван Васильевич заволновался и повелел призвать дьяка Василия Беду, который вместе со двором государя во Владимир поехал.

— Слушайте, бояре и воеводы, — сказал Иван Васильевич, — видать, мне не избыть встречи с послом. Да надобно нам скрыть от литовцев и ляхов ратные наши сборы на Казань. Посему оставлю тут князя Юрия, а сам поеду в Переяславль Залесский…

В это время вошел дьяк Василий Беда и, поклонившись государю, поспешно достал бумагу и чернильницу.