Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Догадался Иван, что кольца их для взрослых делались, а носить их всю жизнь — значит, так рассчитано, чтобы потом, когда обрученные вырастут, носить их могли бы.

Вот подошел неожиданно к обрученикам сам владыка Илия в полном облачении, снял с них кольца и стал читать вслух какие-то незнакомые Ивану молитвы. Потом благословил его и, надевая на палец ему золотое кольцо, бывшее на руке Марьюшки, возгласил:

— Обручается раб божий Иоанн.

Надевая потом на палец Марьюшки серебряное кольцо, бывшее на руке Ивана, опять прочел он те же молитвы и снова возгласил:

— Обручается раба божия Мария!

После этого пели священники и диаконы молитвы, а владыка сказал детям тихо:

— Облобызайте друг друга и, преклоня колени, молитесь.

Иван нагнулся к Марьюшке и поцеловал ее в уста, потянувшиеся послушно ему навстречу. Стоя на коленях и крестясь, Иван думал, зачем все это, и было ему странно все и горько почему-то. Понимал он смутно, что теперь его совсем взрослым сделали, а ему еще так хотелось с Данилкой ершей ловить да щеглят в клетках держать!

На красном крыльце уже обрученных жениха и невесту встретили родители.

— Милые детушки, роженые наши, — причитали обе княгини, обнимая и целуя детей, — сохрани вас господь на долгую жизнь, на счастливую.

Облобызали обрученных и отцы их, повели в трапезную. Там же слуг множество, а вдоль стен стоят девушки-песенницы да гусляры-молодцы.

Полна стала трапезная от гостей. Бояр и князей с женами множество.

Зазвенели вдруг кругом гусельки, словно пчелы жужжат в хоромах. Когда же вошли в трапезную обрученные, девушки величанье запели, поминая князя свет Ивана Васильевича и княгиню свет Марью Борисовну. Посадили жениха и невесту на почетное место, а рядом с ними сели родители.

Взглянул Иван на князя Бориса и видит на нем венец златой с самоцветами, и на княгине его такой же, только много меньше. Подивился он красоте венцов — в первый раз видит он царское убранство. Но ни на что долго смотреть, ни о чем долго думать не мог Иван — все кругом постоянно менялось.

Вот снова запели звонкие девичьи голоса, и стал он слушать слова песни:

Вдруг смолкло все — вошел в трапезную владыка Илия со священниками, но уж не в церковной, а в простой одежде, обиходной. Встали все, а Илия благословил их трапезу. Князь же Борис вышел из-за стола и, приняв от епископа благословение, посадил его рядом с собой, а священников рассадили с почетом дворецкий и стольники.

Стихло пированье, вместо песен пошли здравицы, а потом инок Фома речь держал, но Иван не вникал в нее, наблюдая в дверях трапезной какое-то потаенное движение, приготовление к чему-то. Из речи же конец он только слышал, когда Фома, голос возвыся, изрек:

— И есть радость нам великая, яко же и предрекохом: «Обрати бог плач на радость». Москвичи радостны суть, яко учинись Москва Тверь, а тверичи радостны суть, яко же Тверь Москва бысть. Два государя воедино совокупишася…

Встал тут из-за стола владыка Илия и все священники с ним и, благословив обручеников и прочих всех, удалился из палаты трапезной. Князь же Борис Александрович провожал его до саней, что стояли у самого красного крыльца.

Как вышли духовные, зазвенели опять гусли, запели вновь девушки.

Зашумели кругом, и в шуме слышит Иван пожеланья себе и невесте:

— День тобе, девка, плакать, да век радоваться!

— Жениху да невесте сто лет жить вместе!

Когда же вернулся великий князь Борис и сел рядом с Василием Васильевичем, видит Иван — пирог на золоченом блюде несут. Боярин ближний князя Бориса взял блюдо от дворецкого, подошел к великим князьям, сидевшим рядом и протянувшим друг другу руки над столом.

— Ждем тобя, сватушка, — сказал Борис Александрович.

Боярин-сват трижды осенил руки отцов блюдом с пирогом. Поставив потом блюдо на стол, разломил он пирог и по куску дал тому и другому отцу.

В это время в дверях шум начался, ворвался в трапезную дружка жениха и, топнув ногой о порог, закричал весело:

— Топ через порог! Брызги в потолок, все черти на печке забились в уголок! Здравствуйте, князь со княгиней обрученные, все князи, бояре, сваты, дружки и все гости честные!

Не успел Иван приглядеться к вошедшему дружке, как подавать яства к столу начали, а стольники и прочие заговорили навстречу поварам и поварятам, идущим с едой.

— Тащится, несется сахарное яство на золотом блюде перед князя молодого, перед тысяцкого, пред сваху княжую, пред большого боярина, перед весь княжой полк…

Сват, что пирог ломал, выхватил у дворецкого блюдо золотое с цельным лебедем зажаренным, изукрашенным и встал перед женихом и невестою, кланяясь и потчуя:

— Резвы ноги с подходом, белы руки с подносом, сердце с покором, голова с поклоном…

Вдруг Марьюшка затерла кулачками глаза и заплакала. Подбежала к ней мамка.

— Плачь, плачь, ясочка, — заговорила она, — поплачешь в девках, в бабах навеселишься…

— Аринушка, — всхлипывая, перебила ее Марьюшка, — притомилась яз… Спать хочу, Аринушка…

— Что ты, бог с тобой, Марьюшка, — всполошилась мамка, — можно ли сие? Потерпи малость, я те на куклу твою любимую новый сарафан сошью…

— Парчовый? — переставая плакать, спросила Марьюшка…

— Парчовый и земчугом весь разошью.

Снова тоскливо стало Ивану, и, поглядев на Юрия, что сидел поодаль и весело ел жареную утку, позавидовал он ему. Данилка опять ему вспомнился и дорога лесная, когда в Переяславль ехали.

Теперь легче ему сидеть — едой, питьем все заняты и на него не глядят со всех сторон. Все же истома какая-то томит его. Смотрит он на князя Бориса и на княгиню его, что одни в золотых венцах сидят, а отец и мать без венцов, как и все прочие. Обидно ему, и вдруг вспоминается бабка, Софья Витовтовна, и смутно, но радостно мысли его складываются, что бабка и без золотого венца была бы тут царицей, может боле, чем сам царь Борис Александрович. Вздохнул он легче, а из уст шепотом сами слова вырвались:

— Милая бабунька, где ты теперь?!

В день Варвары, декабря четвертого, ударили сразу морозы. Илейка с утра еще обещал княжичам в этот день ледяные горы устроить. Далеко за полдень, когда все уж проснулись от послеобеденного сна, в покой княгини Марьи Ярославны зашли Илейка и Васюк.

— Вишь, как прихватило, — указывал Илейка на слюдяные окна, — снежную гору и полить не поспешь, как вода на ей смерзнет. Враз садись на санки и кати! С ночи еще кругом в бору-то с громом великим, бают, во какие сосны до корня лопались…