Илья Гордон - ТРИ БРАТА

Давид приказал Гдалье, Беру, Михелю и Заве-Лейбу обыскать двор и обезоружить притаившихся по углам бандитов.

Бандиты, засевшие в доме, так сильно обстреливали двор, что проникнуть в клуню, где, как предполагали комбедовцы, находится хлебный склад, было невозможно. Тогда Давид решил опять штурмовать дом.

Михель и Сендер Зюзин с группой хуторян после упорной стычки ворвались в дом с черного хода. Бандиты дрогнули и начали сдаваться.

Гдалья со своей группой обыскал клуню и обнаружил там спрятавшегося в полове Танхума. С тех пор как в клуне свалили мешки с зерном, отбитым у продотряда, Танхум неотлучно сидел тут, охранял их, надеясь, что атаман смилуется и вернет ему реквизированный хлеб.

Дрожа от страха, Танхум бормотал:

– Чего вы от меня хотите? Отпустите меня…

– Ведите его к пленным бандитам, – приказал Давид.

– Почему меня к ним? Что я такого сделал? Только хотел получить свое… – И вдруг Танхум как бы споткнулся: он увидел отца, Рахмиэла и других комбедовцев, выносивших из клуни мешки с зерном и грузивших их на подводу.

Танхум хотел подбежать к отцу и Рахмиэлу, но Гдалья, наставив на него ружье, крикнул:

– Куда? Ни с места! Пойдешь к своим братьям-разбойникам!

– Я пришел к ним только…

– Там уж разберутся, куда и зачем ты пришел, – сурово сказал Гдалья. – Поймали тебя с бандитами, вместе с ними будешь и отвечать.

Когда пленные, окруженные конвоем, тронулись, мимо них проехал на подводе, груженной мешками с зерном, Бер Донда. Танхум снова хотел броситься к нему, но конвой задержал его.

– Отец! Отец! – жалобно крикнул он.

Но Бер не обернулся и не откликнулся. Подвода тихо катилась вперед, и Танхум уныло следил за ней, пока она не скрылась в предрассветном мраке.

Нехама была охвачена сильной тревогой, не находила себе места: пропал Танхум. Три дня прошло с тех пор, как он умчался в Бурлацк верхом на каурой кобылке и как сквозь землю провалился.

Нехама думала: если бандитам удалось отбить у продармейцев подводы с хлебом, то Танхум наверняка повел их к ее отцу в Латнс, но и тогда он не мог задержаться так долго, давно был бы дома. Мучительная боль сжимала ее сердце: нет, с ним что-то стряслось! Но что? Куда ей кинуться?

Она подбегала к воротам, всматривалась в степную даль. Порой из затуманенной дали выплывала подвода, другая. Теплилась надежда: может, он?

Подводы проезжали мимо или сворачивали в другую сторону, а она все стояла, опечаленная, застывшая, с болью в сердце, думала: «Куда же он все-таки запропастился?»

Одна мысль страшнее другой терзали ее сердце, не давая ни минуты покоя. И вот на четвертый день, не сомкнув за всю ночь глаз, Нехама наскоро подоила коров и отправилась к свекру. Ведь он, как ей говорили, возил в район спрятанный у него хлеб. Должен же он что-нибудь знать о Танхуме.

Нелегко было Нехаме переступить порог этого дома. Давно уже были порваны родственные узы между отцом и младшим сыном. И все же она решилась: быть может, в такое трудное время и отойдет сердце старика. Ведь как-никак он Танхуму отец, а братья всегда братья. К кому же ей обратиться, если не к ним… Неслышно вошла Нехама в дом свекра. Фрейда готовила на кухне завтрак, а Бер, облаченный в старый талес, с филактериями 12на левой руке и голове, истово молился, покачиваясь взад и вперед у обращенного к востоку оконца. Свекор с золовкой как бы не замечали вошедшую Нехаму. А у той от гнетущей душевной боли почернело лицо, тоской затуманились глаза. Казалось, она вот-вот разрыдается.

Старик закончил утреннюю молитву, бережно сложил талес и филактерии в бархатные мешочки, набожно поцеловал их и положил в ящик комода.

А Нехама все стояла, безмолвно застыв у порога, как будто ждала, чтобы старик первым заговорил с нею. Но в конце концов, не выдержав тяжелого молчания, она сдавленным голосом сама обратилась к нему:

– Четвертый день пошел с тех пор, как Танхум верхом ускакал в Бурлацк, и вот нет его, не вернулся. Быть может, вы знаете, что с ним случилось?

– Ничего я не знаю, да и знать о нем ничего не хочу, – резко бросил старик, подняв на невестку тяжелый взгляд.

– Бог с вами, вы же все-таки ему отец, как вы можете так говорить? – заплакала Нехама.

– Танхум мне больше не сын, и ты это хорошо знаешь. Зачем ты пришла сюда? – У Бера от гнева исказилось лицо, дыхание стало прерывистым.

– Когда, бог даст, Танхум вернется, упрекайте его, ругайте за то, что он дурной сын. А пока, умоляю, забудьте на время обиды. Поймите, ведь я к вам, как к родному отцу, пришла за советом.

– Как я могу забыть, что он со мной сделал! – Голос Бера сорвался на истошный крик. – Ну, скажи сама, где это видано, чтобы родной сын поднял на отца руку? Уж лучше бы мне не дожить до такого позора. Подумать только: мой сын, мой Танхум стал бандитом!

– Что вы такое говорите? Я, право, не пойму, о чем вы говорите? – изумленно пролепетала Нехама.

– Уж лучше бы он во чреве матери сгинул, нежели появился живым на божий свет! – стукнул кулаком по столу старый Бер.

Смертельно бледная Нехама подошла к свекру и, заглянув ему в глаза, стала смиренно умолять:

– Мы так наказаны… Пожалейте же нас хоть немного…

– А вы нас жалели? – донесся из кухни голос Фрейды. – Зачем ты пришла сюда? Чтобы сыпать соль на раны свекра? Чего ты от него добиваешься? Почему напоминаешь ему о несчастье? Его сердце и так разрывается от боли и позора: шутка ли – его сын, родной сын носится с обрезом в руках, как бандюга!

– Что ты, что ты, Фрейда! – робко попыталась вступиться за мужа Нехама и пошла на кухню к Фрейде. – Какой же Танхум бандит? Узнал, что люди спасают свое добро, вот и он попытался – авось удастся вернуть свой хлеб. Так что же, из-за этого он стал разбойником?…

Фрейда подошла к свекру, стала рядом с ним и, с презреньем глядя на Нехаму, резко сказала:

– Да, да, твой Танхум настоящий бандит. Да что я говорю – бандит? Он хуже бандита. Не у каждого бандита поднимется рука на родного отца.

– Что ты говоришь, Фрейда? В своем ли ты уме? – закричала Нехама. – Этого не может быть. Никогда не поверю, чтобы Танхум был на такое способен.

– Не веришь? – завопил Бер. – Не веришь? И я глазам своим не поверил, когда увидел родного сына с поднятым на меня шомполом в руках.

Исступленный крик Бера слился с надрывным плачем невестки.

– Горе мое горькое! – причитала она. – Убейте меня, никогда не поверю, чтобы Танхум мог натворить такое!

– Я тоже не верил, – уже спокойнее произнес Бер. Услышав этот страшный в своей безнадежности спокойный голос свекра, Нехама еще пуще разрыдалась.

Убитая горем, заплаканная, вернулась Нехама домой. «Что делать? – горестно думала она. – Может, самой податься в Бурлацк, узнать на месте, как и что? – мелькнула мысль. – Но на кого бросить хозяйство? К тому же самой ехать в Бурлацк неудобно: соседи сразу заметят, что Танхума нет дома. Нет, пусть пока все идет, как идет. Надо потерпеть», – решила Нехама. Да и боязно ей было ехать одной. А написать отцу – разве скоро дождешься ответа?