Илья Гордон - ТРИ БРАТА

Обуреваемый тревожными мыслями, Айзик быстро управился в хлеву и чуть ли не бегом бросился к ревкому. Еще издали увидел возле ревкома толпу людей.

Айзик вошел в большую комнату, где за столом сидели Рахмиэл, Гдалья и еще какие-то незнакомые Айзику люди. Один из них, черноволосый и коренастый дядька, что-то писал:

– А вот и Прицкер явился, – сказал Рахмиэл. Айзик подошел к нему,

– Вы звали меня?

– Да. Посиди пока…

Айзик сел в уголок. И тут люди, толпившиеся у входа в ревком, ввалились в комнату и расселись где придется – на скамьях, на подоконниках, а кто и прямо на полу. Когда все немного успокоились, вперед вышел Давид.

– Товарищи! Надвигается грозная опасность! К нам рвутся белые банды. Они хотят свергнуть советскую власть и восстановить проклятый старый режим. Советская власть нам так же дорога, как дорога человеку жизнь. И я уверен, что мы все, как один, с оружием в руках встанем на ее защиту и будем биться за нее до последней капли крови!

– Дайте мне винтовку!

– Мне тоже!

– И мне, и мне! – наперебой кричали собравшиеся. Айзик молча сидел в своем углу, наблюдая за тем, как комбедовцы разбирали винтовки.

«Что мне думать? – говорил он себе. – Я не знал, куда идти, что делать. А тут я буду со всеми…»

И Айзик твердым шагом двинулся к груде винтовок.

Вот-вот дадут приказ двинуться в поход. Надо забежать домой – попрощаться с Нехамой и теткой. Как же не попрощаться с дорогими ему людьми? Да и покрасоваться перед ними с винтовкой за плечами хочется! А Танхум? Танхум пусть трясется от страха, увидев Айзика вооруженным. Пусть думает, что вчерашний батрак пришел по его душу – арестовать его. А впрочем, черт с ним! Теперь у него нет времени заниматься этим. Он только даст ему почувствовать, что знает, что такое эксплуататор, кровопийца, и больше не позволит считать себя ничтожеством, плевать себе в лицо…

Кейла возилась во дворе, когда Айзик вошел в ворота дома, в котором вот уже несколько месяцев, как нашел приют и ласку.

Тетка, увидев Айзика, кинулась к нему, испуганно спросила:

– Мой дорогой, откуда ты взял винтовку?

– Я пришел попрощаться, тетя, – сказал Айзик, ласково улыбаясь.

– Куда же ты уходишь? На войну? – Кейла горестно заломила руки.

– Да, – кивнул Айзик, – иду драться с белыми.

– На кого же ты меня покидаешь? Куда я денусь, одна-одинешенька на белом свете? – отчаянно заголосила Кейла.

Айзик с глубокой жалостью смотрел на тетку, давно уже заменившую ему умершую мать. Он обнял ее худые, костлявые плечи, начал утешать:

– Нехама не оставит тебя, не даст в обиду. Ну, а если тебе здесь станет невмоготу, она отправит тебя домой.

– А что я там делать буду, одна, без тебя? – спросила Кейла, обратив к племяннику изборожденное морщинами, заплаканное лицо.

– Что поделаешь, тетя. Бог даст, вернусь, и мы снова заживем вместе. А пока надо потерпеть, – ответил ей Айзик.

Из дому вышла Нехама.

– Ой, Айзик! И с ружьем! Смотрите-ка! – удивленно и встревоженно воскликнула она. – Где взял ружье? К чему тебе оно?

– Ухожу на фронт.

– Какой там еще фронт?

– Против белых.

– Почему так вдруг, ни с того ни с сего?

– Что значит ни с того ни с сего? Разве можно ждать, пока они сюда придут?

– Кто?

– Да белые же.

– За этим тебя и вызывали в ревком? – спросила Нехама с щемящей болью в сердце.

– За этим, – согласно кивнул Айзик. – Раз нужно, так нужно.

Нехама всем сердцем привязалась к Айзику. Она не хотела думать, что Танхум скоро вернется. Ей казалось, что до этого далеко. Быть может, он и вовсе не вернется – таила она в душе надежду, в которой боялась признаться даже самой себе.

И вдруг все пошло кувырком…

Танхум вернулся, а Нехама ни на минуту не переставала думать об Айзике. Что с ним теперь будет? Узнав, что он уходит, она подумала: это, пожалуй, к лучшему. Но в то же время и тревожилась за него: он уходит на фронт, и бог знает, как это обернется – ведь на фронте могут ранить и убить человека!

Некоторое время они стояли неподвижно и, охваченные глубоким чувством, смотрели друг на друга. Все, чего они не могли сказать один другому в эти минуты расставания, выразили их опечаленные глаза. Потом пошли в дом.

Вчера ночью Нехама хотела обрадовать Айзика, сказать ему, что ребенок уже шевелится, но не успела. А сейчас при Кейле этого не скажешь, да и времени в обрез: Айзик должен немедленно вернуться к месту сбора. Нехама начала лихорадочно собирать Айзика в дорогу, укладывая из съестного все, что подворачивалось под руку. Взяв сверток, он, торопливо обняв и поцеловав ее, вышел во двор, здесь попрощался с теткой и бегом пустился на сборный пункт, в ревком.

Нехама с Кейлой долго глядели ему вслед. Видели, как он встал в ряды бойцов и отряд почти сразу двинулся в путь. Опечаленные, утирая набегавшие на глаза слезы, Нехама и Кейла вернулись в дом.

На другое утро Нехама решилась, наконец, сказать мужу о своей беременности. Танхум был поражен этой счастливой вестью.

– Нет, правда? В самом деле? Почему же ты мне сразу не сказала? – засыпал он Нехаму вопросами.

– А зачем было говорить? Разве ты сам не видишь, что ли?

– Верно, сначала я подумал было, но ведь столько лет напрасно ждали! Я и не надеялся на такое счастье… – в радостном возбуждении бормотал Танхум. – Благодарю тебя, господи, благодарю! В добрый час, в счастливый час! – почти беззвучно шептал он. – А роды скоро? – повернулся он к Нехаме.

– Даст бог, скоро, – отозвалась та. Размечтавшись, Танхум представил себе: он с сыном (Танхуму непременно хотелось иметь сына) идет по улице, ведет малыша за ручку, а встречные любуются мальчиком, говорят друг другу:

– Вы только посмотрите – вон идет Танхум со своим сынком. Вылитый отец, как две капли воды похож на него. Чудесный мальчишка…

А пройдет год-два, ну, три от силы, и Нехама родит ему еще сыночка, а там, глядишь, и еще… Старший мальчонка поведет за ручку среднего, средний – младшего. Люди будут лопаться от зависти. Ну и пусть их лопаются!

– Смотрите, как человеку везет: одни мальчишки! Вот будут помощники отцу, вот счастье-то! Целая орава!

Танхуму представилось, как его сыновья поскачут к пруду купать лошадей, как будут весело нырять, плескаться там, плавать наперегонки, хватая друг друга за ноги, шуметь и озорничать.

– Вот шалуны, вот проказники! – скажут люди, а он, Танхум, будет радоваться их озорству и думать: «Ничего, это им на пользу: крепче станут, чтоб они росли здоровыми».

Когда сыновья, продолжал он мечтать, вернутся с купанья, он, Танхум, запряжет лошадей в арбу и поедет в поле, чтобы привезти скошенный хлеб. По-богатырски будет он поднимать на вилах копны, дети будут ему помогать сгребать граблями оброненные колоски. Один будет укладывать, другой утаптывать… А когда он перевезет хлеб с поля, то расстелет его на току. И опять сыновья его будут ревностными помощниками ему: один будет сидеть верхом, погонять лошадей, впряженных в молотильный камень, другой – вилами откидывать солому. А потом они сгребут зерно в вороха и, когда закончится молотьба, сложат солому в скирды, уберут полову…