Анатолий Лысенко - Хомуня

Аримаса налила молока из большого кувшина в маленькую корчагу, поставила к углям.

Боль прошла, и мужчина снова поднял веки. Мадай наклонился ниже и тихо спросил:

— Ты кто?

— Я русич, Игнатием зовут…

И еще что-то произнес раненый, но то ли старик не расслышал последних слов, то ли просто не понял их, однако согласно кивнул головой.

— Аримаса, его зовут Русич, — сказал Мадай, когда дочь принесла молоко. — Ты без нужды не тревожь его. Пусть сил набирается.

Аримаса приподняла Русичу голову и поднесла ко рту корчагу с молоком.

Утром ему стало легче. Аримаса не скрывала своей радости, зарезала косулю, напоила его горячей кровью. Потом сварила почти половину туши, по нескольку раз на день садилась рядом с Русичем, поила его жирным бульоном, выбирала самые лучшие кусочки мяса, кормила с рук. Она, повеселевшая, без умолку рассказывала, как научилась охотиться, бить зверя, добывать пищу для себя и своего отца, старого Мадая, при этом постоянно улыбалась и ласково смотрела на Русича.

День ото дня он набирался сил, но нога продолжала болеть. Временами Русичу казалось, что рана заживает, боль начинает исчезать, но потом она снова усиливалась, мучила его ночами.

Русич чувствовал неловкость от своей беспомощности. Наверное, беспомощность эта и напомнила ему князя Михалка, которого шестнадцать лет назад довелось встречать в Москве, на границе Суздальской и Черниговской земли. Князь Михалко находился тогда почти в таком же состоянии: «Вышедшю же из Чернигова Михалкови и уя и болезнь велика на Свине. И възложивше на носилице несяхуть токмо ле жива…»

Это было год спустя после убийства Андрея Боголюбского. Михалко ехал во Владимир, чтобы еще раз попытаться завладеть великокняжеским столом. Но если год назад, после похорон Андрея, он надеялся только на свои силы да право старшего сына Долгорукого, то теперь жители Владимира, недовольные правлением Ростиславичей, сами направили к нему послов: «Ты старший между братьями, — передали послы волю горожан, — приходи к нам во Владимир; если ростовцы и суздальцы задумают что-нибудь на нас за тебя, то будем управляться с ними как бог даст и святая Богородица».

Позвать Михалка их принудила ненависть ростовских бояр к городу Владимиру, населенному простолюдинами, зарабатывавшими себе пропитание и порты на строительстве дворцов и церквей, которое вел Боголюбский.

Ростовцы и суздальцы, после смерти Андрея, захотели свою правоту поставить, сказали: «Как нам любо, так и сделаем: Владимир — пригород наш. Если захотим, пожжем Владимир или пошлем туда посадника: те бо суть холопи наши каменосечцы и древоделы и орачи». И хотя владимирцам все же удалось отвергнуть притязания старших городов, перенесших к себе в Ростов великокняжеский престол, и отказаться от посадника — вместо него приняли у себя младшего брата Ростиславичей, Ярополка, — но положение их от этого не улучшилось. Ростиславичи — князья молодые, во всем следовали воле бояр. А те поучали их больше брать с владимирцев взяток и судебных взысков. Не только простолюдины терпели тяжкие поборы, князья растащили из церкви Владимирской Богородицы золото и серебро, отобрали ключи от ризницы и все дани, какие назначил князь Андрей для этой церкви, задумали ограбить и великолепный Успенский собор — тоже детище покойного Боголюбского.

Такого терпеть дольше уже не было сил, и владимирцы стали собираться на сходки, говорили: «Мы приняли князей на всей нашей воле, они крест целовали, что не сделают никакого зла нашему городу, а теперь они точно не в своей волости княжат, точно не хотят долго сидеть у нас, грабят не только всю волость, но и церкви; так промышляйте, братья!»

Помня старую присягу Долгорукому, владимирцы приютили у себя княжича Юрия, сына Андрея Боголюбского, изгнанного Ростиславичами из Новгорода, не побоялись, что у Юрия начнется распря с двоюродным братом, Ярополком. А когда отрядили ополченцев в Москву для встречи Михалка, то упросили Юрия стать во главе их, сказали: «Либо Михалка князя себе добудем, либо головы свои сложим за святую Богородицу и за Михалка князя».

Юрий и сам не против занять стол отца, стать князем Владимирским, огорчался, что нет на то воли народа. К тому же понимал он, что черед его еще не пришел. Никто не позволит ему сесть на великокняжеский стол, коль живы младшие отцовы братья, Михалко и Всеволод. Потому согласился вместе с худыми владимирскими людьми и примкнувшими к ним переяславцами выступить против Ростиславичей. А Игнатию — что: куда княжич, туда и он, как нитка за иголкой. Еле-еле успел съездить в Боголюбово, повидаться с отцом и матерью.

Настасья расстроилась, сказала Игнатию, что лучше бы он не приезжал. И все потому, что Козьма, узнав, что владимирцы отправляются встречать князя Михалка, решил ехать вместе с Игнатием, старшим своим сыном, да еще взять с собою и младшего, Хомуню. «Пускай, — говорит, — мир увидит, привыкает к походам».

Несколько дней кряду шли дожди, гремели грозы. Москва-река вспухла от паводков, залила низины, затопила луга, подбиралась и к стенам города. Дорога отяжелела, превратилась в сплошное месиво. Но перед самым прибытием князя Михалка в Москву дождь внезапно прекратился, тучи разбежались по сторонам, небо над городом очистилось, засияло солнце, и владимирцы увидели в этом доброе предзнаменование, дружно высыпали за ворота встречать Михалка.

Носилки с князем были уже недалеко, в сотне шагов от встречавших, как в толпе началось беспокойство, люди потеснили друг друга, зашумели. Игнатий, стоявший впереди, рядом со своим господином, пошел узнать, что случилось, отчего взволновался народ, он пробрался к Козьме и Хомуне, которые расположились чуть в стороне, на валу. Оттуда увидел, что встречать Михалка вышли и люди московские. Это обрадовало владимирцев и одновременно удивило, что они тоже решились ослушаться своих бояр, Кучковичей, преданных Ростиславичам, и примкнуть к Михалке.

Между тем, уставшие дружинники опустили носилки на сочную, еще не обсохшую от проливных дождей густую траву, помогли Михалке подняться на ноги. Собравшиеся у ворот сразу окружили князя, вместе с ним целовали крест, клялись в верности друг другу, обещали не щадить живота в битве с Ростиславичами.

Встреча закончилась обедом. За столом рядом с князем сидели знатные и простолюдины, вместе с Михалко и его дружинниками пили мед и вино из рога Святовита. Только на сей раз не дождя просили у языческого бога, а изобилия и прибыли. Считали, что зло и вражда между людьми, подобно сухмени и жаре великой, тоже умаляют плодотворящую силу земли, а потому радовались, если кто нечаянно прольет вино или масло, дружно кричали, что пролитое к добру, земля сторицей оплатит даже эту маленькую жертву.