Анатолий Лысенко - Хомуня

Чилле сам выбрал место для костра и разжег его. Затем показал Хомуне, как, не подходя близко к огню, при помощи длинной рогатины подкладывать дрова.

— Тот, кто захочет подойти к нам неслышно, сделает это без труда, — сказал Чилле. — Но зато мы, если не уснем, всегда увидим его в полосе света. Только самому не надо высовываться, хороший лучник сразу достанет стрелой, так что и пикнуть не успеешь.

Ночь была тихой, безветренной. Но от скал тянуло сыростью, поэтому караульным сразу пришлось завернуться в бурки.

— Спать будем по очереди, — шепнул Чилле. — Сначала ты подремли, потом я.

— Я выспался днем, — ответил Хомуня. — Сам укладывайся.

— Ну ладно, — не заставил себя уговаривать Чилле. — Только смотри, вдруг что услышишь или дремота нахлынет, сразу буди, иначе — беды не миновать.

Поначалу Хомуня сидел под скалой и до боли в глазах всматривался в темную даль, потом внимание его постепенно ослабло и он начал больше прислушиваться, чем смотреть на небольшой участок дороги, слабо освещенный неровным красноватым пламенем.

Внизу, под обрывом, чуть слышно шумели по камням водопады. Там же, где-то в кустах, беспрестанно т-р-р-р-ркал козодой, а дальше, в темном лесу, мелодично напевал свое «лю-лю-лю-лю» мохноногий сыч. Изредка доносился протяжный рев медведя, вой шакалов, порой жалобно вскрикивали лесные кошки.

К полуночи все уснуло. Только сыч все еще подавал голос, звал кого-то. Может быть, у него потерялась подруга и он бесконечной песней скрадывал свое одиночество. А может, сыч пел совсем не от грусти, а, наоборот, от полноты жизни и довольства собой.

В какой-то миг у Хомуни закрылись глаза и он уронил голову, но тут же встрепенулся. Хотел разбудить Чилле, но пожалел его, так сладко посапывал он, завернувшись в теплую бурку.

Хомуня рогатиной подбросил в костер поленьев и этим разогнал дремоту. Но вскоре приятная теплота снова охватила тело и Хомуня опять на секунду склонил голову. И тут ему показалось, что он слышит негромкий топот конских копыт. Хомуня протер глаза, затаил дыхание. Только сердце не мог унять, так тревожно оно колотилось в груди. Убедившись, что действительно откуда-то из-за поворота доносится мерный топот копыт, Хомуня тихонько толкнул Чилле.

Тот подхватился сразу, будто и не спал, привстав на колени, прислушался.

— Двое едут, — прошептал он. — Приготовь лук, стрелу и кинжал. Саблю отложи в сторону, только мешать будет. Я перейду в большую нишу, это недалеко, шагов десять, а ты оставайся здесь. Тот, кто будет впереди — твой, я разделаюсь со вторым. Без команды ничего не делай, крикну филином — тогда и стреляй. Костер не туши, справимся сами, — напоследок сказал Чилле и бесшумно исчез в темноте.

Хомуня сбросил с плеч бурку, отцепил саблю, поправил кинжал, взял лук, не спеша вытащил из колчана стрелу, примерился.

Не доехав до освещенного участка дороги, всадники остановились. Опять стало тихо. Только мохноногий сыч по-прежнему тянул свое «лю-лю-лю».

У Хомуни заболели колени, лоб покрылся испариной. Осторожно, боясь обнаружить себя или загреметь чем-нибудь, Хомуня поднялся на ноги, прижался спиной к прохладной скале.

Снова послышался мерный топот копыт. Но через минуту опять все стихло. Даже сыч замолчал.

— Эй, Бабахан! — громко крикнули из темноты.

Чилле не ответил.

— Кто там, у костра? Отзовитесь! — послышался тот же голос.

Чилле неслышно подполз к Хомуне, поднялся и прошептал на ухо:

— Стрелять не будем, доставим живыми. Может, люди с добром идут, а, может, хитрят. Голос незнакомый. Будь начеку.

— Хватит играть в прятки, — снова послышалось из темноты. — Нам необходимо видеть Бабахана. Мы оставляем лошадей и идем к костру.

Вскоре на свету показались два человека, одетых в монашеские сутаны. Это были Вретранг и Хурдуда. В нескольких шагах от костра они остановились. Чилле не признал ни того, ни другого.

— Повернитесь спиной и приготовьте руки, — приказал он. — Я свяжу вас. Потом разберемся, кто такие. К Бабахану и отведем, коль его ищете.

Вретранг и Хурдуда покорно повиновались.

Пленников и их лошадей к вождю повел Хомуня. Каково же было его удивление, когда Бабахан, выйдя из сакли, сразу бросился обнимать их, развязывать руки. Услышав голоса, выскочила Сахира, а следом и вся семья вождя рода. Кто-то зажег факел, пристроил его к углу сакли. Хурдуда, десять лет не бывший в селении, с трудом угадывал своих братьев и сестру.

Вретранг снял сутану, передал ее Сахире и спросил у вождя, указывая на Хомуню:

— Бабахан, это и есть тот раб, который сбежал от своего хозяина?

— Ты угадал, дорогой Вретранг. Он — мой гость.

Вретранг тяжело вздохнул.

— Я должен возвратить его Омару Тайфуру.

— А ты что, поступил к нему на службу?

— Нет. Меня послал отец Лука.

Настала очередь удивляться Бабахану.

И тогда Вретранг рассказал все, что произошло в городе.

Хомуня слушал и с каждой минутой его все больше и больше охватывало отчаяние. Появилось острое желание бежать. Он попытался незаметно отойти в сторону и скрыться в темноте, но Хурдуда угадал его намерение, тотчас загородил дорогу и схватился за рукоять своего кинжала. Хомуня возвратился на место, присел на камень, понуро опустил голову, обхватив ее руками. «Надо было еще днем уйти от Бабахана», — вздохнул он.

То ли оттого, что убедился в невозможности побега, то ли просто смирился со своей участью, но Хомуня вскоре успокоился, почти безучастно слушал Вретранга. У него даже не появилось желания помолиться Одигитрии, своей путеводительнице, как это делал всегда в трудные дни, и особенно часто — в последние. Только молитва его, видно, никогда не доходила до бога. Хомуне подумалось, что, может быть, Бабахан и прав был, когда однажды взял да и вернулся к богам своих предков, не требуя от них невозможного, находя лишь утешение и надежду. Много богов — много надежд, много желаний. И уж какое-либо из них обязательно сбудется. А значит, душа наполнится радостью и человек обязательно прочтет благодарную молитву тому, кто исполнил это желание.

Не потому ли и древние русичи тоже имели много красивых и разных богов, грозных и сильных, справедливо творящих как добро, так и зло. Все русичи — внуки Дажьбога, повелителя солнца. Но они чтили и другого бога солнца — Великого Хорса, и Велеса — скотьего бога и покровителя искусств, похожего на Аполлона древних эллинов; и Сварога, никогда не покидающего своей кузницы, чтобы русичи всегда имели острые мечи и крепкие орала; и, конечно же, среброголового и златоусого Перуна, главного бога славян, бога грома и молнии, бога войны; и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь.

Хомуня даже усмехнулся. Следовать примеру Бабахана ему уже поздно. Да и не дело это — метаться между двумя разными законами, искать выгоду, обманывать самого себя. Так недолго уподобиться зайцу, попавшему в загон.