Андрей Зарин - Живой мертвец

— Ладно! Ну, а теперь я говорить буду! — сказал Ермолин. — Вот, во-первых, тебе тысяча рублей! — И он поставил на стол шкатулку. — Брось, не благодари. Это — дело товарищеское. Надо будет, еще дадим! Это раз. А потом: ведь ты — мертвец по бумагам и тебе, пожалуй, и подорожной не дадут. Так вот, — и он положил на стол бумагу, — ты — мой дворовый. Не сердись, братец! У меня один музыкант есть, так это — его подорожная.

— Не думал я в крепостных числиться, ну да ничего не поделаешь тут! Спасибо тебе! — И Семен Павлович крепко поцеловался с Ермолиным.

На другое утро он выехал на почтовых вместе в неразлучным Сидором.

— Пусть меня в беглых считают, — решительно сказал Сидор, — авось Митрий Власьевич не погонится!

Их провожала целая кавалькада офицеров.

— Стой! — крикнул Ермолин, когда выехали за заставу. — Здесь отвальную устроим!

Семен Павлович вышел из коляски, офицеры спешились, и на лужайке, у дороги, появились вина и закуски.

— Пей, Сеня! — говорили бывшие его товарищи, чокаясь с ним. — Дай Бог тебе удачи!.. Возвращайся, да за свадьбу!.. Насоли своему братцу!

Брыков был растроган этим общим сочувствием.

— Спасибо, друзья! — отвечал он со слезами в голосе и обнимался с каждым.

Уже солнце поднялось на полдень, когда друзья допили последнее вино и Брыков снова сел в коляску.

— Ну, давай Бог удачи! Пиши! Кланяйся Башилову! — раздавались возгласы.

— Эй, вы, соколы! — закричал подвыпивший ямщик, и кони рванулись с места.

Офицеры еще постояли на дороге, махая шапками вслед уносившейся коляске, а потом сели на коней и медленно вернулись в Москву, говоря о Брыкове и о риске его предприятия.

Быстро промчался Семен Павлович до первой станции, но уже тут начались его мытарства. Увидев быстро несущуюся тройку, и ямщики, и смотритель вышли взглянуть на седока. Смотритель почтительно помог выйти Брыкову из его коляски.

— Лошадей! — сказал тот, идя в станционную комнату.

— Мигом! — ответил смотритель, юркий человек с длинным носом и хитрым, пронырливым взглядом. — Не прикажете ли чайку, пока запрягают? — спросил он вкрадчиво. — Может, и скушать что? У меня-с кухня!

— Чая дайте! — сказал Брыков.

— А пока позвольте подорожную, сударь…

Брыков подал. Смотритель бегло прочел ее и сразу переменил свой тон. Он даже обозлился на себя. Думал — барин и вдруг: дворовый дворянина Ермолина, музыкант Петр Степанов! Он презрительно оглядел Брыкова и скрылся.

Прошло полчаса, час ожидания, и Семен Павлович наконец потерял терпение.

— Эй! — закричал он, выходя из комнаты. — Где смотритель? Что же чай? Где же лошади?

— Ты очень не шуми тут, — спокойно ответил ему смотритель, вдруг появляясь из соседней каморки, — самовара нет и чая не будет, а что до лошадей, так еще обождать надо. Вот обратный вернется и поедешь!

Брыков вспыхнул и поднял руку для удара.

— С кем говоришь ты! — воскликнул он.

— С дворовым! — грубо ответил смотритель и, зорко осмотрев Брыкова, прибавил: — А может, и того хуже!

Семен Павлович невольно отшатнулся и замолчал.

— Ты уж оставь их, батюшка, — шепнул ему Сидор, — смотри, еще в беду попадешь.

Брыков, смущенный, вернулся в комнату и решил терпеливо ждать.

Смотритель в злобной радости заставил его прождать часов шесть и наконец отпустил, предварительно ворча:

— Всякая челядь еще командовать хочет! Жирно будет!

И так было почти на каждой станции. Едва смотритель заглядывал в подорожную, как тотчас менял свое обращение.

Это несказанно мучило Брыкова, воспитанного в тогдашних традициях богатого дворянства. Сколько раз он расправлялся с этим народом нагайкой, и вдруг они с презрением шельмуют его как крепостного.

Но случалось, что иной смотритель, пораженный несоответствием его манер и замашек с подорожной и еще более отношением к нему Сидора, начинал чинить ему допрос, расспрашивая о его господах, прошлом и его надобностях в Петербурге.

Это бывало еще мучительнее для Брыкова. Он не раз попался бы или затеял шумную историю, если бы не его старый слуга, который искусно выручал его из этих неприятностей. Он сам вступал в беседу со «следователем» и ловко отвечал на его вопросы, а по дороге обыкновенно наставлял Брыкова.

— Нешто так можно? — говорил он с укором. — Теперь, чем к Петербургу ближе, тем все опасливей, а вы ишь так и рвете. А вдруг иной скажет: "Доложу-ка я исправнику! Какой такой дворовый?"

— И лучше! Я просто глупость сделал, что так поехал.

— А-то как иначе? Мертвецом?

— Мертвецом!

— Да нас тогда в кандалы закуют, вот что. Нешто кто поверит, что это вы и есть мертвец-то! И-их, батюшка! Говорите вы неподобное. Нет, уж вы, батюшка, смиритесь!

И Семен Павлович смирялся, дожидаясь на станциях иногда целыми днями потому только, что смотритель боялся приезда более важных лиц, чем простой дворовый, и удерживал для них лошадей.

Нередко случалось, что на глазах Брыкова разбирали все тройки. Какой-нибудь помещик, купец, не говоря уже о военных, — все получали лошадей раньше его. Он злился, бессильно сжимал кулаки и… поневоле терпел.

На одной из станций, уже переехав Тверь, Брыков дожидался лошадей, как вдруг к конторе лихо подкатила тройка, и из коляски быстро выскочил высокий, смуглый, красивый офицер.

— Лошадей! — отрывисто приказал он.

Смотритель поклонился чуть не до земли и развел руками.

— Не велите казнить, ваше благородие, ни одной лошадки свободной нет. Все в разгоне!

Офицер ответил обычным ругательством и вошел в комнату. Увидев Брыкова, он окинул его быстрым взглядом и, видимо довольный осмотром, поклонился ему.

Брыков, зная по опыту, как опасны для него теперь знакомства, ответил учтиво, но холодно и поднялся выйти из горницы, как вдруг офицер сказал ему мягким голосом:

— А позвольте узнать, сударь, не служили ли вы в Москве в военной службе?

Семен Павлович вздрогнул, но тотчас оправился.

— Изволите ошибаться, — ответил он, — я — дворовый человек дворянина Ермолина!

Офицер изумленно взглянул и смущенно произнес: "Никогда не поверил бы!", а потом позвал к себе слуг, двух коренастых малороссов, и велел им подать себе на стол закуску и самовар. Те быстро исполнили его приказания. Офицер сел за стол и с открытым лицом обратился к Брыкову.

— Не откажись, милый человек, разделить со мною хлеб-соль! — сказал он. — Хоть ты и дворовый, но сдается мне, что-то не так это! Ну, да мне все равно! — быстро произнес он, заметя смущение Брыкова. — Я только ради компании! Милости просим!

Семену Павловичу нельзя было отказаться, и он сел с офицером. Что-то знакомое показалось ему в чертах последнего, но он не мог припомнить, где и когда видел его.