Сюгоро Ямамото - Красная Борода

— Ах, как страшно!

— Убирайся, — сказал Ниидэ. — И учти: будешь нажи­ваться на собственных детях — тебе не миновать тюрьмы.

— Я не из пугливых, — пробормотала О-Канэ, поднима­ясь. — Властями ты можешь детишек стращать, а не меня! В тюрьму посадят! Ой-ой, у меня сейчас кожа на животе лопнет от смеха. — Приговаривая так, О-Канэ бочком выбралась из комнаты и, пошатываясь на непослушных ногах, покинула больницу.

— Нет, так нельзя, — пробормотал Ниидэ. — Последнее время я веду себя непозволительно грубо. И чего я так рас­кричался. Она ведь просто темная, глупая женщина. И это не вина ее, а беда. И все это из-за крайней бедности и тяже­лых условий.

— Я так не думаю, — возразил Нобору. Ниидэ удивленно поглядел на него.

— Бедность или богатство, плохие или хорошие условия, на мой взгляд, не имеют отношения к сущности челове­ка, — пояснил он. — Почти год я сопровождал вас во вре­мя обходов больных на дому и за это время сталкивался с разными людьми. Были среди них достаточно образован­ные и обеспеченные, но уступавшие обыкновенным просто­людинам. Встречались мне и совершенно неграмотные бедняки — прекрасные люди, перед которыми хотелось низко склонить голову.

— Хочешь сказать, как за ядовитым растением ни уха­живай, оно все равно останется ядовитым? Так, что ли? Но человек научился делать из ядовитых растений чрезвы­чайно эффективные лекарства. Нет слов, О-Канэ плохая мать, но если ее только поносить и унижать, она от этого лучше не станет. Напротив, будет еще зловредней. А нужно из плохого человека научиться извлекать то, что в нем есть хорошего, — точно так же, как из ядовитых растений извле­кают полезное лекарство. При всех обстоятельствах ведь это все-таки человек!

— Скажите, — тихо спросил Нобору, — а ваша идея вер­нуть в больницу Цугаву тоже основывается на этой точке зрения?

— С чего это ты приплел сюда Цугаву?

— Хочу узнать: чем вы руководствовались?

— Желаешь, чтобы я накричал и на тебя?

— По-видимому, так это и будет, — холодно ответил Нобору. — Но вам нет необходимости возвращать Цугаву в больницу, потому что я намерен здесь остаться.

— А кто тебе это разрешил? — Ниидэ сердито с узил гла­за.

— Вы.

— Я?!

— Да, вы изволили разрешить.

— Ничего не выйдет, я не допущу. — Ниидэ рубанул воз­дух рукой. — Тебя назначают на высокий пост — дело решенное!

— «Именно нашей больнице нужны настоящие врачи» — разве это не ваши слова? Я и сам только здесь понял, что врачевание — акт милосердия, — настаивал на своем Нобору.

— О чем ты болтаешь? — резко перебил его Ниидэ. — «Врачевание — акт милосердия...» — Он почувствовал, что говорит слишком возбужденно, глубоко вздохнул и понизил голос. — «Врачевание — акт милосердия...» Этот вздор, эти бредни придумали для себя врачи-шарлатаны, у которых одна цель — заработать побольше денег. Они свое подлое поведение прячут за столь высокими словами, чтобы скрыть неутолимую жажду к бесчестному обогащению.

Нобору стоял перед ним, не решаясь прервать.

— О чем говорить, если медицина не способна по-насто­ящему вылечить даже простуду, — продолжал Ниидэ, — врач не может правильно поставить диагноз и ищет во тьме на ощупь, опираясь лишь на жизненные силы больного. Мало того, врачи в своем большинстве — шарлатаны, не желающие трудиться.

— Тогда тем более странно, что вы намереваетесь изба­виться от моих услуг, а Цугаву вернуть в больницу, — пере­бил Нобору.

— Не надо путать одно с другим.

— Вы сами знаете, что я ничего не путаю. И позвольте вам заметить: я останусь здесь, даже если ради этого при­дется применить силу. Я своими глазами однажды видел, какой вы обладаете силой, но и это не заставит меня усту­пить. Ваша воля, можете выгнать меня, но...

— Ну и глупый же ты человек.

— К этому и вы приложили руку.

— Да, глупый! Это в тебе говорит юношеский задор. Смотри, потом пожалеешь, но будет поздно.

— Значит, вы позволите мне остаться?

— Уверяю тебя, будешь горько сожалеть об этом.

— Поживем — увидим. Во всяком случае, позвольте вас поблагодарить. — Нобору склонил голову.

Ниидэ ничего не ответил и вышел из комнаты.

Макрель была свежайшая. Ее голубоватая чешуя переливалась всеми цветами радуги. О-Сэн почистила тушку, отрезала голову, отделила от костей мякоть, посолила, затем положила в горшочек, добавила тонко нашинкованный имбирь и спрыснула уксу­сом, с удовольствием наблюдая, как от уксуса мякоть меняет цвет и будто съеживается. Радостно напевая, она стала думать о том, использовать ли для гарнира зеленую периллу либо сдобренную уксусом гречиху. И в этот момент она услышала голоса, доносившиеся из мастерской:

— Когда это тебе понадобится?

— Если можно, сделайте к завтрашнему дню, часам к двенадцати.

— Исключено. Видишь, сколько у меня заказов? Обра­тись к другому точильщику.

— Понимаю, но мне бы очень хотелось, чтобы именно вы наточили мне этот нож — я намереваюсь взять его с собой в поездку.

— В поездку? — донесся удивленный голос Гэнроку. — Ты собираешься куда-то ехать?

— Да, поэтому я к вам и пришел — знаю, что вы насто­ящий мастер, исполните заказ наилучшим образом.

О-Сэн узнала голос Сёкити, и ее тотчас бросило в жар. Сёкити уезжает — на заработки или... Она приблизилась к двери в мастерскую и стала прислушиваться.

— Вот оно что... — пробормотал Гэнроку после недол­гого молчания. — Хорошо, постараюсь исполнить в срок.

— Спасибо, буду вам крайне признателен. Хлопнула дверь. О-Сэн прислушалась к звуку шагов.

Они приближались к входу на кухню. Она слегка отодви­нула перегородку, и в следующий момент появился Сёкити. Он подошел, то и дело оглядываясь, словно за ним следо­вали по пятам. На побледневшем лице необычно ярко блестели глаза. Глядя на О-Сэн, он облизал пересохшие губы и зашептал:

— Я должен сказать тебе кое-что очень важное. При­ходи к набережной Янаги в Окавабату — там буду тебя ждать.

— Хорошо, — растерянно закивала О-Сэн.

— Не обманешь? Приходи обязательно! — повторил Сёкити и исчез, словно его ветром сдуло.

Не заметил ли их кто-нибудь, подумала О-Сэн и быстро огляделась по сторонам. Лишь у входа в парикмахерскую она заметила ожидавшую приглашения клиентку, в библио­теке же, галантерейной лавке и у торговца сушеной рыбой никого не было. На удивление пустовала и контора посыль­ных Ямадзаки, около которой обычно собирались побол­тать кумушки, — у входа лишь кошка дремала на солныш­ке. Задвинув перегородку, О-Сэн достала из бамбуковой корзинки листья периллы, положила на разделочную доску, взяла кухонный нож и задумалась... Под каким бы предло­гом улизнуть из дому? Такое ей предстояло впервые. Серд­це замирало от страха, в то же время ей очень не хотелось лгать дедушке Гэнроку. Перед глазами всплыли бледное лицо и беспокойный взгляд Сёкити, в ушах еще звучали его слова об отъезде. Глядя на разделочную доску, она вдруг вспомнила, что у плотины, в Янагиваре, всегда продают листья аралии. Она купит их для гарнира и, если поторопит­ся, может успеть на свидание с Сёкити. Она вытерла о перед­ник руки и заглянула в мастерскую.