Лютер Блиссет - Кью

Я киваю.

— И что мы будем делать во владениях султана?

— Константинополь тебе понравится, вот увидишь. Самым большой город в мире — больше полумиллиона человек. Многие там пользуются нашими услугами, Сулейман — в первую очередь.

— Какими услугами? Уж не теми ли, в которых вас обвинял Танусин-бей?

Он улыбается:

— Лудовико, дом Микешей так же велик, как этот мир. Если одна дверь закрывается, другая обязательно должна открыться. — Ощутимый хлопок по плечу. — Hasta luego , друг мой. До встречи в Константинополе.

Жуан спускается на палубу, где его уже ждут Дуарте с братом. Они садятся в лодку, пришвартованную к кораблю. Порыв ветра наполняет паруса.

Я смотрю, как их лодка уходит, в то время как капитан флагманского судна отдает приказ сняться с якоря.

Только вдали от берегов Романьи, оцепеневший от холода, я прекращаю пялиться на линию горизонта.

Спустившись с палубы, я бросаю свои ноющие кости на койку. Меня ждет Беатрис, но вначале я должен распутать клубок собственных мыслей и воспоминаний.

Старые письма, ставшие теперь лишь пылью тридцатилетней давности.

Монета царства, недолговечного, как бабочка-однодневка.

Экземпляр книги, от которой не останется и следа.

Блокнот с заметками.

Необычное наследство, доверенное мне судьбой.

Генрих Гресбек, или как бы его ни звали, стал последним, занявшим место в галерее моих призраков. Вполне возможно, лучшие дни своей жизни он провел рядом со мной. Наверное, именно так я должен вспоминать о нем.

Он решил, что лучше умереть от моей руки, чем от рук наемных убийц Караффы. Но вместо этого он стал жертвой самого нелепого из моих врагов и своих собственных махинаций. Мул, жалкий сводник, решивший отомстить, воспользовавшись начатой повсеместно травлей евреев. Наверное, мне стоило убить его тогда. Смех, от которого я в последнее время просто не могу избавиться, вновь застревает у меня в горле: судьбы самых могущественных, как и судьбы простых людей, зависят от глупейшего поступка последнего придурка.

Исповедь Манельфи сгорела. Никто и никогда не узнает, как эти несколько страниц могли раз и навсегда изменить развитие истории. Детали стираются, тени тех, кто делал историю, размываются, о них забывают. Сводники, жалкие мелкие клирики, стоящие вне закона безбожники, стражники, шпионы. Безымянные могилы. Их имена ничего не скажут, но именно они разрабатывали стратегии, планировали войны, заставляли их разразиться, иногда сознательно вступая в борьбу, иногда — по чистой случайности: из-за одного неосторожного поступка или слова.

Я тоже был среди них. Я выступал на стороне тех, кто бросил вызов существующему в мире порядку.

Терпя поражение за поражением, мы испытывали на себе гениальность Плана. Теряя все каждый раз, мы ставили барьеры на его пути. Голыми руками, без права выбора.

Я по очереди просматриваю все эти лица, одно за другим, громадную толпу мужчин и женщин, которых я возьму с собой в другой мир.

Один-единственный вздох вырывается из моей груди, и вместе с ним я избавляюсь от этой путаницы в мыслях и чувствах.

Братья мои, они нас не победили. Мы по-прежнему свободны и можем бороздить океаны.

На палубе ветер обжигает мое лицо, пока я бездумно глазею на закат. Я верчу в руках записную книжку. Снимаю петлю, скрепляющую страницы. Просматриваю их. Даты, места, имена. Мысли и впечатления, записанные мелким почерком. Сложенный лист падает мне в ладонь. Это письмо.

Джованни Пьетро Караффе.

Мой господин, это последнее послание человека, служившего Вам больше тридцати лет.

Новой эпохе, в которую Вы готовитесь торжественно вступить, придется забыть о своих анонимных архитекторах, тех, кто следил за тем, чтобы все происходило в соответствии с Планом. Известнейшие имена победителей и побежденных останутся в хрониках, доступные каждому, кто захочет восстановить сложные события эпохи и все то, что ее породило. Когда все эти события канут в Лету, а живущие ныне уступят место будущим поколениям, не останется ни малейшего следа от безмолвной армии солдат удачи, безвестных строителей лабиринта. Однако не остается ничего иного, кроме как ускорить момент их исчезновения, и этого вполне достаточно, чтобы мы избежали казни.

За те полвека, что лежат у нас за плечами, была окончательно утрачена невинность вместе с надеждами, которые я сам помогал сокрушить: я не питаю никаких иллюзий по поводу судьбы, которая, как мне прекрасно известно, меня ожидает. Такая жизнь — не для меня, потому что вне Плана я лишь старый безоружный наемник, окруженный мертвецами. Теми, что остались на поле боя, и теми, которые стали хозяевами мира. Я не бежал бы ни от одного из них, но моя миссия здесь заканчивается. Другие доведут План до его логического завершения. Я же готовлюсь к встрече с одним своим старым врагом и очень надеюсь, что он погасит свет в глазах, так лояльно служивших Вам в течение всей моей жизни. Жизни, сметенной вместе с жизнями тысяч других людей, которых я десятилетие за десятилетием топил в крови. Жизни, конец которой я выбрал сам.

Вы ничего не сможете изменить, Вы не сможете даже предугадать провал своего лучшего агента на последней миле пути: мысли людей меняются самым удивительным образом, и не существует такого Плана, в котором все это можно было бы предусмотреть.

Это не позволит никому до конца насладиться собственной победой. Даже Вам.

Это означает, что никто не умирает напрасно, даже тот, кто этим своим последним поступком решил преподнести Вам урок.

Q.Ваше око

Cuius regio, eius religio . [110] Чья власть, того и вера (лат.). В каждой земле князь устанавливает свою религию.

С князьями всегда можно договориться. С ними можно иметь дело. Это было решено в Аугсбурге, два месяца назад, и записано в договоре, санкционировавшем раздел имущества, земель и религий в границах империи. [111] Имеется в виду Аугсбургский религиозный мир. Новый Папа Павел IV [112] Им стал кардинал Караффа. позволил протестантам сохранить конфискованные на тот день церковные владения и благословил восстановление мира.

Таким образом, была окончательно закрыта крышка ящика Пандоры, которую Лютер, марионетка немецкой знати, приоткрыл почти сорок лет назад, породив десятилетия надежд, восстаний, отмщений и реставраций. Сорок лет — именно такой срок понадобился, чтобы лишить народ права выбирать собственную судьбу, а людей — собственную веру.

Так заканчивается эпоха. Карл V, ныне бессильный правитель империи, стоящей на пороге краха, собирается отречься от престола, оставив в наследство юному Филиппу собственные долги и продолжающиеся войны.