Аркадий Ваксберг - ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Теперь, когда мы знаем, что на улицу были выброшены уже трупы, когда известно свидетельство художника Тышлера, лично видевшего чистое, без повреждений, тело Михоэлса (об этом же свидетельствует и профессор Беленький), тенденциозная ложь экспертного заключения становится особенно очевидной. Была ли вообще проведена хоть какая-то, даже фиктивная, экспертиза? Не подписали ли эксперты заключение, составленное другими людьми? В этом убеждает и то, что погибший Владимир Голубое назван в акте «Голубовым-Потаповым» – так, как он именовался во всех документах Лубянки. Между тем медицинские эксперты могли его именовать только по паспорту, поскольку литературный псевдоним, которым он подписывал свои книги и статьи, никакого отношения к акту освидетельствования трупа иметь не мог и ни в каких документах, удостоверяющих личность, не содержался, тем более через дефис: Голубов-Потапов. Для экспертов он мог быть только Владимиром Ильичом Голубовым, и никем больше. Так что и эксперты участвовали – конечно, по принуждению – в заведомой лжи. Список людей, причастных к «операции Михоэлс» и повязанных круговой порукой, становился все длиннее.

Уже в феврале – марте 1948 года стали распространяться запущенные Лубянкой слухи, один абсурднее другого: что артисты Еврейского театра роют подземный туннель от своего театра до Красной площади (километра три-четыре но прямой), чтобы взорвать Кремль; что Михоэлс собирался продать Биробиджан Японии, а теперь это дело доведут до конца его товарищи по ЕАК… На вооружение был взят принцип геббсльсовской пропаганды: чем ложь грубее и нелепей, тем скорее поверят. Параллельно, в излюбленном сталинском стиле, разрабатывались и меры по пресечению злокозненных слухов о якобы (разумеется, якобы) начавшейся кампании государственного антисемитизма.

В апреле были обнародованы два постановления: «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области литературы и кинематографии» и за столь же выдающиеся – «в области искусства». Разумеется, без всяких комментариев получили премию и минский спектакль о белорусском партизане времен Второй мировой войны «Константин Заслонов» – типичный образец бездарного соцреализма, и ленинградский балет «Мнимый жених». Удостоились награды множество графоманов и халтурщиков от живописи: авторы двух портретов Ленина, четырех – Сталина, портретов Молотова, Ворошилова, Дзержинского и прочих «вождей революции». Но мудрость Сталина состояла в другом: в списке из 190 лауреатов «многонациональной социалистической родины» оказалось более сорока евреев[14].

Список открывает Илья Эренбург: ему пожаловали премию 1-й степени за одно из самых бесцветных и плоских его сочинений, за типичный образец пресловутого соцреализма, а точнее – за примитивную агитку – роман о войне «Буря». Любопытно, что Сталин, отклоняя предложение комитета о присуждении Эренбургу премии 2-й степени, решительно настоял на первой[15].

Кроме Эренбурга высших наград удостоились не только истинный писатель Эммануил Казакевич, начинавший свой литературный путь новеллами и стихами на идиш, не только крупные кинорежиссеры Григорий Козинцев (брат жены Эренбурга) и Михаил Ромм, но даже литераторы более чем посредственные (например, детский писатель Иосиф Ликстанов), хотя выбору Сталина был велик и он мог бы найти кого-нибудь подостойней. Но ему непременно были нужны «лица еврейской национальности» – надежная пропагандистская ширма, за которой можно было готовить любые ядовитые блюда.

Попутно продолжала внедряться в сознание первоначальная версия: Михоэлс действительно жертва несчастного случая, великий артист, великий режиссер и, главное, великий патриот. Имя его было присвоено Еврейскому театру, в честь погибшего устроили несколько грандиозных торжественных вечеров.

Наиболее внушительные прошли в его театре – аршинными буквами о них извещали расклеенные по всему городу афиши. Понять во всей масштабности ту роль, которую тем вечером предстояло сыграть, можно, лишь сопоставив даты, поскольку как раз в это время произошли события, судьбоносно повлиявшие на ход мировой истории. К сюжетам, о которых мы ведем разговор, они имеют самое непосредственное отношение.

14 мая 1948 года было официально провозглашено государство Израиль. Ставка на его руководителей как на силу, противостоящую английским интересам, желание вытеснить Британию из региона и овладеть определенными позициями на Ближнем Востоке – все это казалось тогда в Москве отнюдь не прожектерством. Затевать, пусть даже без барабанного боя, всеохватную антисемитскую кампанию было решительно не с руки. Поэтому команды развернуть наступление не было. Но не было и отбоя.

Немедленное признание Советским Союзом государства Израиль сопровождалось поставкой оружия для отражения атаки арабских государств, выступивших против возрожденного государства. Впрочем, по сведениям, рассекреченным лишь недавно, поставка оружия еврейской армии и обучение ее будущих воинов велись еще и до формального провозглашения Израиля[16].

Сталин избрал местом, откуда отправлялись транспортные самолеты, груженные танками, оружием, боеприпасами, вассальную Чехословакию. Там же, по крайней мере в четырех строго охраняемых и строго засекреченных пунктах, советские инструкторы готовили для Израиля пехотинцев, танкистов, десантников, электромехаников. С опозданием более чем на сорок лет подтвердились циркулировавшие тогда слухи о том, что в условиях тщательной конспирации отправлялись на помощь Израилю для борьбы «с британским империализмом и арабской реакцией» инструкторы, специалисты, офицеры советской армии. Разумеется, евреи.

Поток писем, адесованных и в ЕАК, и в ЦК, от специалистов, солдат, офицеров еврейского происхождения с просьбой отправить их на войну с агрессором в Израиль, не прекращался многие месяцы. Всего уехали на ту войну около 8 тысяч кадровых советских военных еврейского происхождения[17]. По воспоминаниям очевидцев, Ицик Фефер с восторгом рассказывал об этом в июне 1948 года, в присутствии Л. Квитко писателям-евреям Гроссману, Юзовскому, Ямпольскому и другим, в писательском доме на берегу Балтийского моря (Дубулты, Латвия)[18]. Нет ничего странного в кажущейся противоречивости сталинских действий. Он никогда не признавал ни принципы, ни мораль, ни кодекс чести, поступая с железной прагматичностью, для которой нет ничего святого.

Именно на волне этой кратковременной и ничем не оправданной эйфории и прошли подряд два вечера памяти Михоэлса. Я был на обоих. Первый состоялся 24 мая 1948 года – всего через десять дней после официального рождения Израиля. Едва сдерживая слезы, выступали крупнейшие деятели не только еврейской, но и русской культуры: тенор Большого театра Иван Козловский, генерал-лейтенант, писатель, граф Алексей Игнатьев, руководитель Центрального театра кукол Сергей Образцов, создатель и руководитель Камерного театра Александр Таиров. Все они в один голос говорили о Михоэлсе как о преданном и страстном советском патриоте. Такова была данная сверху установка, и этого камертона все держались. Зачитали письмо несравненного Михаила Тарханова: «Сердце мое полно глубокой скорби». Свою поэму о Михоэлсе читал Перец Маркиш, стихи – Ицик Фефер, Лев Квитко и другие. Все те, на кого уже лежали в лубянских сейфах досье, распухшие от лживых доносов и выбитых показаний.