Николай Никитин - Северная Аврора

На фронте мне пришлось побывать в дни ленинградского наступления 1944 года. Там видел ленинградских партизан, действовавших в районе между Лугой и Красными Стругами, видел еще теплые от пожарищ стены царскосельских и петергофских дворцов, пылающую Гатчину и мужество войск, гнавших врага из пределов родимой страны… Сразу после войны обо всем пережитом, о тыле и фронте, мне не удалось написать. Не то свежие раны времени, не то огромность великой исторической эпопеи или, быть может, неуменье приостанавливали мои попытки. Но думалось много, думается и теперь, и, вероятно, я еще приду к этой теме.

Также сразу мне не удалось вернуться и к задуманному роману о Севере. Требовался, очевидно, какой-то переход. Чтобы вполне овладеть «инструментом» прозаика, навыками, которые вроде как подзабылись мной за период газетной работы, я принялся перерабатывать и шлифовать некоторые из своих заметок за годы войны и кое-что из старых рассказов, составив сборник под названием «Рассказы разных лет», вышедший в 1946 году.

С мыслями о больших и важных задачах нашего искусства, о его долге перед народом приступил я к работе над «Северной Авророй».

Роман о борьбе советских людей с англо-американской интервенцией на русском севере создавался на историческом материале, так же, как и «Это было в Коканде», но с той разницей, что в него вошло немало личных впечатлений.

Первоначальный вариант романа даже начат мною лирически, почти автобиографично, хотя и не от первого лица. Я писал так до тех пор, пока не увидел, что мой опыт ничтожен и узок, а события требуют масштабного исторического фона. Это заставило меня заняться чисто исторической работой.

В 1923 году я несколько месяцев провел в Англии, работая в одном из советских учреждений, и личные наблюдения несомненно оказались полезными в работе над главами, рисующими англо-американский империализм.

Немало времени ушло на ознакомление с книжными и документальными фондами, хранящимися в библиотеках и архивах Архангельска, Москвы и Ленинграда.

Два года подряд я ездил в Архангельск и на Северную Двину. Поездки на места событий и боев, встречи с непосредственными многочисленными участниками и свидетелями, беседы со специалистами по этой теме и новые факты оживили не только книжные и архивные документы, но и впечатления юности.

Некоторые персонажи названы у меня собственными именами. То ли по этой причине, то ли из желания, чтобы в романе все целиком было взято из жизни, не знаю почему, но на встречах с читателями, в письмах читателей мне приходится сталкиваться с вопросами такого рода: «А где сейчас Люба Нестерова, где Латкин? Жив ли Фролов?» Или: «Какой прототип был у того или иного героя романа?»

Подлинность событий не требует подлинности персонажей. Ни под один персонаж романа (за исключением названных действительными именами) я не «подкладывал» прототип в том смысле, как это обычно и формально понимают. Наоборот, в таком случае я всегда стремился к полному уходу от «подлинника». Иначе он своими частностями настолько бы меня сковал, что я не сумел бы ничего написать. Роман – не протокол, и образы – не фотографии.

Когда меня спрашивают, действительное ли лицо комиссар Фролов, я отвечаю:

– Действительное. Но это десятки Фроловых.

После «Северной Авроры» в 1952 году я написал пьесу «Северные зори», во многом отойдя от романа как основного источника и развивая материал в новых сценах и картинах.

Трудно себе представить советского писателя только созерцателем, спокойно наблюдающим события жизни. Писатель прежде всего гражданин, и его обязанности как гражданина многообразны. Часто именно в этом он находит себя как личность, и следовательно и как творец-художник. В русской литературе нет ни одного крупного писателя, который бы не принимал самого живого участия в общественной жизни страны. Этой великой традиции каждый из нас стремится следовать в меру своих сил и способностей.

У меня это – публицистика, одно время депутатская работа в Ленсовете, затем деятельность в разного рода литературных и общественных организациях, в журналах, издательствах.

Трудиться на благо народа, для коммунизма, всеми силами бороться за мир – вот в чем вместе со всеми моими товарищами я вижу свой долг перед народом, счастье моей писательской жизни.

Н. Никитин

Жаркая синяя мгла повисла над городом. Деревья стояли неподвижно, будто чугунные. Близость Невы не освежала раскаленного воздуха. Догорало солнце. Его лучи, проникая сквозь густую листву Александровского сада, освещали часть огромной Дворцовой площади и отражались в окнах Главного штаба.

На гранитном фундаменте этого полуциркульного здания, в котором размещался сейчас военный комиссариат Северной коммуны, были расклеены плакаты: «Записался ли ты добровольцем?»

У заглохших цветников Александровского сада, на аллеях, у лениво бьющего фонтана и у памятника Пржевальскому не видно было гуляющих. Тишину нарушали только выкрики военной команды. Возле Адмиралтейской арки усатый матрос обучал пешему строю группу молодых военных моряков. Ласточки с пронзительным свистом носились над пахучими липами.

Даже этот безобидный птичий гомон казался тревожным худощавому, узкоплечему юноше, сидевшему на садовой скамейке. Андрей Латкин так исхудал за зиму, что старенький китель защитного цвета болтался на его плечах, как на вешалке. Но студенческая фуражка с зеленоватым, выгоревшим верхом и синим околышем все-таки была лихо заломлена на затылок.

Все в мире сейчас представлялось Андрею зыбким и ненадежным: увлечение наукой (он учился на математическом факультете), личные интересы, судьба матери, оставшейся в занятом немцами Пскове. Будущее казалось ему особенно тревожным, как только он отвлекался от своих собственных дел и задумывался над тем, что происходило в стране.

Шло тяжелое знойное лето 1918 года.

Немцы разбойничали на северо-западе России и на Украине. Обманутые агентурой Антанты, легионы чехословаков, бывших военнопленных, были использованы ею в момент мятежей на Волге и в Сибири. Белогвардейские генералы, купленные Америкой, Англией и Францией, шли войной против Советов. В Мурманске еще весной высадились англичане.

Тучи войны сгустились не только на юге, востоке и западе. И здесь, на севере, уже заволакивался горизонт. Выехать из Петрограда и въехать в него можно было только по специальным пропускам. Город был отрезан от основных продовольственных, сырьевых и топливных районов страны. Рабочие получали по осьмушке хлеба на два дня.

Но, несмотря на все трудности и лишения, молодой, революционный Питер жил напряженной, кипучей жизнью. Здесь, в Петрограде, так же, как и в Москве, Ленин и Сталин создавали Красную Армию – великую армию борцов за счастье народа.