Паулина Гейдж - Дворец грез

Проснувшись утром, я поняла, что не изменю своему замыслу. Я позавтракала в постели, глядя, как кормилица дает грудь Пентауру, и, когда она ушла, я немного потискала его, потом посадила на пол; пока он радостно гулил и сучил ножками, я сходила в ванную комнату, после чего Дисенк стала одевать и красить меня. Поднеся зеркало к лицу, я изучила свое отражение и поразилась тому, что в моих глазах, таких синих и прозрачных, нельзя было разглядеть ничего, кроме чистоты и здоровья. Кожа сияла. Я была уверена, что эта красота в обрамлении гладких блестящих волос могла соперничать с красотой любой женщины в гареме. Глупый Рамзес. Воспоминание о Рамзесе было болезненным, я вздохнула про себя и постаралась отогнать неприятные мысли; я стала думать о страстных объятиях Гуи, и острота этого воспоминания унесла прочь всю мою горечь.

Когда Дисенк закончила свои священнодействия, я взяла маленькую корзинку, выстлала ее куском тонкого льна и наполнила разными косметическими мазями и притираниями. Среди горшочков и фиалов я положила и банку со смертоносным массажным маслом. Потом я послала Дисенк нарвать цветов и незаметно удостовериться, что Гунро и Хентмира одни в своей комнате. В ожидании ее возвращения я опустилась на колени рядом с сыном и ласково заговорила с ним, он улыбался мне в ответ счастливой безмятежной улыбкой и доверчиво обхватывал мои пальцы своими пухлыми ручонками.

— Мой маленький царевич, — шептала я. — Я люблю тебя, мой царственный писец.

И он ликовал и восторженно агукал мне в ответ.

Цветы были еще влажными после утреннего полива, я стряхнула прохладные капли себе на руки, положила цветы в корзину и пошла по дорожке к своему прежнему двору.

Направляясь к своей бывшей комнате, я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и обернулась. Хатия смотрела в мою сторону, глаза живого мертвеца сверлили меня через залитую солнцем лужайку. Повинуясь внезапному импульсу, я приветливо помахала ей, но она не пошевелилась. Пожав плечами, я пошла дальше.

Увидев в дверном проеме мой силуэт, обе женщины подняли головы, потом Хентмира вскочила с кресла и поклонилась.

— Госпожа Ту! — воскликнула она в очевидном смущении. — Большая честь для нас!

И опять, как в прошлый раз, я ощутила себя утомленной жизнью старухой. Я заставила себя улыбнуться.

— Приветствую тебя, Хентмира, — учтиво ответила я. — Гунро, как ты поживаешь?

Танцовщица стояла, прислонившись к стене. Услышав мой голос, она выпрямилась, махнула рукой и состроила гримасу.

— В тоске и заботах, Ту, — сказала она. — Я потянула ногу, а смотритель скота прислал сообщение, что мои стада в Западной Дельте приходят в упадок. Рада тебя видеть. — Шагнув вперед, она обняла меня. — Прости, что не пришла навестить тебя, — уныло продолжала она. — Удивительное место этот гарем. Два двора разделяет лишь короткая дорожка, а видимся так редко, будто живем через пустыню. — Подойдя к двери, она выглянула и велела, чтобы принесли сладостей и вина, потом взяла меня за руку и потянула к своей кушетке, сама уселась рядом. — Ну, как там твой малыш?

Я наблюдала за лицом Хентмиры, и от меня не ускользнуло, как она непроизвольно напряглась, и я прекрасно знала почему. Это был призрак, незримо стоявший за каждым мгновением жизни наложницы фараона. Ответив Гунро легко и непринужденно, я повернулась к Хентмире, взяла цветы из корзинки и протянула ей.

— Я знаю, что в садах полно прекрасных цветов, — сказала я извиняющимся тоном, — и ты можешь приказать своей служанке собрать для тебя любые букеты, какие пожелаешь, но я хотела напомнить, что ты сама свежая и нежная, как эти цветы. Хентмира, ты должна сделать все возможное, чтобы остаться такой.

Я улыбнулась ей, а она прижала лепестки к лицу, очаровательно зардевшись, и подняла на меня темные глаза.

— Благодарю тебя, госпожа Ту, — ответила она. — Ты истинно великодушна ко мне. Женщины говорили, что я заняла твое место рядом с фараоном и мне следует остерегаться тебя, но я вижу, что ты добра и великодушна, и, хотя я, может быть, удовлетворяю физические потребности бога, я знаю, что никогда не смогу заполнить то особое место, которое ты занимала в его сердце.

Я посмотрела на Гунро. Ее лицо ничего не выражало. «Сердце фараона — треснутый ночной горшок, — презрительно подумала я. — Содержимое вытекает оттуда так же быстро, как и наполняет его». Потянувшись к корзинке, я достала маленькую баночку.

— Это тоже тебе, — сказала я. — Здесь смесь натрона и алебастровой муки с морской солью. Это надо смешивать с медом и наносить на лицо. Очень действенное средство для смягчения кожи.

Она снова восторженно поблагодарила меня, и я посмотрела на нее с откровенным любопытством.

Мое первое впечатление о ней как о горделивой и заносчивой девице улетучилось. Я ошибочно приняла застенчивость и естественную грацию ее тела за высокомерие, и, когда я поняла это, во мне проснулась острая жалость и искренняя симпатия к этой девушке. Она прекрасно воплощала сексуальные фантазии фараона о покорной, податливой деве, и уже поэтому скорая угроза быть отвергнутой приближалась, как острый нож, к ее нежным ребрам. Наверное, после долгах месяцев, проведенных со скорпионом, она была для Рамзеса как успокоительный бальзам, печально думала я. Бедный Могучий Бык! Бедная милая Хентмира…

— Остальное здесь для тебя, Гунро, — сказала я, протягивая ей корзинку, — и, если бы я знала, что ты потянула мышцу, я бы принесла тебе еще и растирание. А здесь ты найдешь травы, что я обещала тебе хентис тому назад, для укрепления всех мышц, сухую мирру и ягоды бузины для благовоний. От их дыма белье будет просто благоухать. Корицу надо жевать, она придает силы, а уаду [86] Уаду — полевое растение (рецепт из папируса Эбера, § 611) добавишь в масло и обильно смажешь потные ноги, после того как протанцуешь ночь напролет!

Мы дружно рассмеялись, у Хентмиры оказался очаровательный смех. Вошла служанка с вином и блюдом медовых лепешек, мы сидели за угощением и оживленно болтали.

За этот час я узнала о Хентмире больше, чем мне хотелось бы. Она на самом деле оказалась безумно скромной и очаровательно смущалась, когда ее просили рассказать о семье или, особенно, о своих успехах. Она, казалось, совершенно не осознавала своей красоты и от этого выглядела еще более привлекательной; мне горько вспомнилось собственное падение с такой же вершины блаженного неведения. Она была будто овечка, созревшая для бойни, будто слепая, что невинно ждет, когда с ее глаз спадет пелена.

Внезапно я поняла, что не хочу ее смерти. Ее тонкий профиль, застенчивый блеск миндалевидных глаз, хрупкость узких плеч вызывали желание защищать ее и оберегать. Я попыталась отбросить сострадание, напоминая себе, что на карту поставлено мое будущее, что, поступая в гарем, она наверняка знала, что принимает и его опасности; но, когда она наклонялась, несмелыми пальцами касаясь моей руки, или улыбалась мне с искренней теплотой, во мне нарастало беспокойство. Эта очаровательная скромность просто маска, которую она умело использовала, чтобы покорить всех вокруг, или врожденное свойство благородной натуры? Мне было трудно разобраться. Когда кувшин опустел и мы разделили последнюю лепешку, я все с большим напряжением думала о банке с массажным маслом, что все еще лежала на дне моей корзинки. Я не знала, что делать.