Паулина Гейдж - Дворец грез

— Принеси метелки, воду и циновки, — бросил он слуге. — Еще пойди в мою комнату и возьми папирусы и мою дощечку, ту, что похуже. — Он удостоил меня одной из своих широких улыбок, — Пиво было бы лучше, — признался он, когда человек торопливо ушел, — но мы же не хотим, чтобы наш разум затуманился, правда? Итак, ты — маленькая крестьянка, привезенная Гуи из Асвата. — Его глаза скользнули по мне, но почему-то этот внимательный осмотр не показался мне оскорбительным. — Мне говорили, что ты своенравна и остра на язык. — Я набрала воздуха, чтобы возразить, но он продолжал: — Мне также говорили, что у Мастера был сон о тебе, или видение, или что-то еще. Повезло тебе! — Он быстро перебрал свитки и протянул мне один. — Но все это меня не касается, — добавил он решительно. — Мне дали нескучное задание заниматься твоим обучением. Оно будет нескучным, конечно, если ты действительно обнаружишь некоторые способности. Вот. Читай это.

Я взяла свиток и развернула его.

— Каха, — сказала я, медленно взвешивая слова, — мне изрядно надоело, что меня называют «маленькая крестьянка из Асвата». Крестьяне — это главная опора Египта. Без них страна за неделю потеряла бы все. Рабочий пот моего отца орошает и этот дом, не забывай об этом. Кроме того, — нерешительно закончила я, — мой отец из либу, и он был солдатом задолго до того, как начал пахать землю. Я не крестьянского происхождения.

Он рассмеялся.

— Итак, ты возражаешь против того, чтобы к тебе относились с презрением, как к крестьянке, не из-за того, что ты гордишься этим званием, а потому, что ты убеждена, что твоя кровь чуть голубее, чем кровь твоих асватских соседей! — воскликнул он с неожиданной сообразительностью. — Остра на язык и к тому же заносчива. Почитай мне, царевна либу. Если ты докажешь, что любишь и уважаешь написанное слово так же, как и я, то прощу тебе все твои недостатки.

Я уже ненавидела его проницательность, но мне очень нравилась его открытая манера общения. «Когда закончатся эти проверки?» — подумала я и, глубоко вздохнув, стала внимательно изучать свиток.

Это был отчет о военной кампании, которая проводилась хентис тому назад, во времена царствования фараона по имени Тутмос Первый. Рассказчик был одним из его военачальников, Ахмос Нехеб. Язык был трудный, цветистый и слегка архаичный, и вскоре я стала запинаться, силясь расшифровать черные иероглифы. Уроки Паари были не такими трудными, простые слова составляли простые максимы касательно нравственности и повеления. Этот свиток был полон названий мест и племен, о которых я никогда не слышала, длинных приказов по войскам, длинных пассажей описаний и объяснений. Когда я спотыкалась, Каха ждал. Когда я, расстроенная, останавливалась, он подсказывал мне.

— Разбей слово на его святые составляющие, — говорил он мне. — Молись. Пытайся отгадать. Войди в святилище этой работы. — Он больше не шутил. Он был очень внимательным, даже скучным. Когда я ощупью добралась до конца, он взял у меня свиток. — Теперь перескажи мне, что ты прочла, — приказал он.

Я повиновалась, устремив взгляд на гладь пруда, над которой порхали стрекозы, сверкая крыльями под перстами Ра. Вернулся слуга, бесшумно расстелил циновки, поставил в траве кувшины с водой и вручил нам метелки. Потом отошел на расстояние, откуда уже не мог нас слышать, и устроился под деревом.

— Неплохо, — сказал Каха, когда я замолчала, — но ты даже не попыталась запомнить количество захваченных пленных.

— А зачем это нужно? — спросила я довольно обидчиво, потому что считала, что справилась вполне прилично. — Предполагается, что я буду помощницей, а не писцом, и, кроме того, отчет написан для того, чтобы его видели все, а писец пишет под диктовку. Он не запоминает, а записывает на слух.

Каха внимательно посмотрел на меня.

— Писец должен обладать многими навыками, — возразил он. — Представь, что он записал диктовку и свиток уже отправлен, а через несколько дней его Мастер говорит ему: «Писец, а скажи мне в точности, что я диктовал тебе в том свитке?»

— Но разве младшие писцы не делают копии? — возразила я. — Писцу всего лишь нужно посмотреть, что написано в копии. — Я почему-то разозлилась.

Он закатил глаза.

— Ту, ты бестолковая, — вздохнул он. — Иногда чиновник ведет беседу с другими чиновниками, и позднее ему необходимо знать точно, о чем говорили другие чиновники, но он приказывает своему писцу ничего не записывать во время беседы.

Я задумчиво уставилась на него:

— Ты хочешь сказать, что иногда писец должен иметь глаза и уши шпиона.

— Очень хорошо! — отозвался он насмешливо. — И теперь, когда ты совершенно сбита с толку в своей самонадеянной наивности, мы продолжим урок. Я убедился, что ты умеешь читать — хоть как-то. Но умеешь ли ты писать?

Он положил мне на колени дощечку, которую принес раб, открыл чернила, вложив мне кисточку в правую руку. Даже еще не начав писать, я хотела сослаться в свое оправдание на то, что училась я тайно, что у меня было мало возможности практиковаться на дорогом папирусе, но вместо этого плотно сжала губы, с которых уже готовы были сорваться жалостливые слова, и, переложив кисть из правой руки в левую, обмакнула ее в чернила и стала ждать. Возникла пауза. Посмотрев вверх, я увидела, что он о чем-то напряженно размышляет, впившись в меня сузившимися глазами.

— Так, — сказал он тихо. — Левая рука — это нехорошо. Никто не говорил мне, что ты дитя Сета.

— Что из этого? — вспыхнула я в ответ. — Мой отец тоже левша, для нас это удобнее, и он опытный солдат и слуга моего бога, могущественного Вепвавета, бога войны, а не непокорного Сета, порождающего Хаос! Не суди обо мне так, Каха!

Я не знаю, была я рассержена или уязвлена. Я и прежде сталкивалась с таким предубеждением, но нечасто и по некоторым причинам не ожидала встретить его здесь, в этом изысканном доме, где обитатели не собирались для вечерней молитвы и день, казалось, не начинался с благодарностей Амону или Ра.

Однажды я что-то не так сделала или сказала, и мать разозлилась на меня и воскликнула в припадке гнева: «Ту, я иногда думаю, что Сет и есть твой настоящий отец, потому что от тебя все время неприятности!» И еще однажды я шла по селению на закате дня и по пути домой с полей встретила старика. Я была усталая и голодная и не обратила на него внимания. Когда я протянула руку, чтобы открыть дверь, он остановился, указывая на меня пальцем, а потом, споткнувшись, упал, торопясь убраться с моей дороги. Я была озадачена. Выжженная солнцем площадь была пустынна, и я была от него далеко. Он лежал, распластавшись в пыли, посылая мне проклятия, а я стояла в недоумении, пока не заметила, как моя удлиненная красным закатным солнцем тень растянулась прямо поперек его ног, как уродливая змея. Наконец я сообразила, что, по поверью, даже тень левши приносит несчастье, и в замешательстве вбежала в дом.