Паулина Гейдж - Дворец грез

— Благодарю тебя, Харшира, — говорила она, похлопывая его по плечу окрашенной хной ладонью, — но я хочу ехать домой с генералом.

Человек в красной юбке загоготал. Отойдя от своих носилок, он взял ее безвольные пальцы, поцеловал их, потом поцеловал ее снова, на этот раз в ее распутный рот, потом кивнул Харшире и решительно подтолкнул ее к дому.

— Генерал едет домой один, моя царевна, — сказал он, поморщившись. Его слова зазвучали глуше, когда он втащил ее под портик. — Ты подождешь здесь, как хорошая девочка, и Харшира позаботится о тебе. — Он еще добавил что-то, чего я не расслышала, потом снова появился в поле моего зрения, теперь уже один. Он сел в свои носилки и задернул занавески, его пальцы, как и широкая грудь, были обильно украшены драгоценными камнями. Он выглянул из-за занавески. — Доброй ночи, Харшира, — произнес он. — Засунь поскорее ее в носилки Гуи и отправь с ней стражника.

Харшира поклонился. Занавески резко задернулись. По команде нубийцы подняли носилки, направились через двор к воротам и скоро исчезли в темноте.

Я опустила занавеску и присела под окном. Меня охватило приятное возбуждение. Мне было известно, что все напиваются время от времени. Опьянение — приятное времяпрепровождение для тех, у кого много праздных часов. Отец часто приходил домой пошатываясь, и мать, в долгое послеобеденные часы вкушавшая вино в обществе подруг, тоже иногда появлялась с блестящими глазами.

Но здесь это было иначе. Природа женского опьянения поразила меня. Напившийся у нас в селении должен был все же соблюдать основные правила приличия, но царевна — судя по тому, как ее называл Харшира, она была царевна — оставляла впечатление полной развязности, безразличия к тому, как она выглядит со стороны. Она небрежно выставляла напоказ свою пьяную похоть, возжелав мужчину в красном. Казалось, будто для нее никто на свете, кроме нее самой, не имеет значения, нет ничего важнее, чем ее собственные пьяные страсти. Какой эгоизм, подумала я с завистью. Какая самоуверенность! Это каким же надо быть богатым, чтобы чувствовать себя настолько выше осуждения или моральных ограничений, довлеющих над обычными людьми, что говорить и делать только то, что вздумается?

Вдруг мне страстно захотелось стать похожей на нее, я имею в виду не ее совершенно отвратительную разнузданность, а ее положение. Я хотела ужинать здесь как гостья, рукоплескать танцовщицам, обмениваться изощренными остротами с сидящими рядом знатными особами, флиртовать с мужчиной в красном, выбирать себе еду, надменно отдавая приказания склонившемуся рабу. Я хотела, чтобы меня несли домой в мое огромное поместье в искусно задрапированных носилках, хотела принимать у себя гостей, например, на громадных, украшенных цветами ладьях на Ниле. Я хотела иметь много поклонников. Хотела быть предметом восхищения и негодования. И никогда-никогда больше я не хотела быть той, что ощутила сейчас этот острый укол зависти.

Утром я сказала Дисенк, что прекрасный ночной сон развеял мои страхи и я уже не хочу видеть Мастера. Со мной действительно не происходило ничего дурного, наоборот, обо мне заботились очень усердно. Кроме того, зрелище пьяной царевны смутило меня. Похоже, Гуи имеет связи в очень высоких кругах. Если я буду вести себя как подобает, если приложу все усилия и постараюсь быть послушной, то однажды меня, может быть, пригласят прислуживать на домашних празднествах. Может быть, мне даже будет позволено встречать знатных гостей Мастера. Конечно, на это едва ли стоит надеяться. Я начинала осознавать, какая пропасть лежит между феллахами и знатью. Пока у меня не было настоящей причины жаловаться, я решила спрятать поглубже свои смутные тревоги. Однако бдительности не теряла, держала ушки на макушке. Разумеется, я была не настолько наивна, чтобы не понимать, что подобное внимание обычно не расточается младшим слугам, но решила, что пока буду наслаждаться им. Буду играть в эту игру, пока Мастер не изменит правила.

Мои дни теперь проходили по жесткому распорядку. На рассвете Небнефер приходил за мной, и мы вместе шли через спящий дом к бассейну, в этот час его поверхность всегда была спокойной и ровной. Я плавала туда и обратно, а Небнефер ходил по краю бассейна, выкрикивал команды и давал указания, и так до тех пор, пока розовые лучи Ра не становились ярче и горячее.

Постепенно я начала торопить время, чтобы дождаться момента, когда он оставит меня у двери ванной комнаты, где Дисенк будет нежить меня в душистой воде, а уверенные руки массажиста будут ублажать ароматными маслами, расслабляя утомленные мышцы. В комнате меня уже дожидалась еда, вкусная, как нектар богов. После трапезы Дисенк красила мне лицо и одевала меня, постоянно рассказывая о модах, о хороших манерах, о том, как нужно подбирать драгоценности и надевать парики, как грациозно садиться в носилки и сходить с них, как обращаться к жрецам и знати с подобающим почтением. Я молча слушала, пытаясь не спрашивать себя, какое отношение ко мне может иметь все это празднословие, если я не буду достаточно удачлива, чтобы поймать взгляд одного из молодых аристократов.

Закончив туалет, я отправлялась к Кахе; иногда мы занимались в саду, но чаще в его тесном кабинете, который на самом деле являлся передней во владениях главного писца. Утром я читала свитки, выбранные им для меня, читала я с каждым разом все быстрее и понимала все лучше. Свитки обычно содержали старые притчи, что заканчивались какими-нибудь нравственными наставлениями — вроде тех сказок, что все матери рассказывают своим детям, — или были связаны с моими послеполуденными уроками истории. Но время от времени встречались и отчеты по ведению дома, заказы на полотно или вино, на амулеты и другие драгоценные штучки.

После полуденной трапезы, которую я совершала у себя в комнате, мы менялись местами. Я сидела за столом и усердно писала под его диктовку. Рука моя совершенствовалась медленно. Под его терпеливым руководством у меня начал вырабатываться собственный почерк, и постепенно я начала доверять Кахе и восхищаться им. Он часто поддразнивал меня, всячески критикуя плоды моего усердного труда; хвалил он меня редко, так что я научилась высоко ценить похвалу и была готова прилежно трудиться ради нескольких бесцеремонных слов. Каха постоянно обзывал меня «маленькая царевна либу». Он был юн, энергичен и полон веселья. Думаю, он в некотором смысле заменил мне моего дорогого Паари. Возможно, поэтому я никогда не чувствовала физического влечения к нему, несмотря на все его положительные качества. Он был мне как старший брат, которого я еще и побаивалась, чувствуя, что его мнение обо мне имеет большой вес в глазах его хозяина Ани, а значит, и в глазах Гуи.