Йоханнес Йенсен - Падение короля

Аксель же благополучно покоился в могиле на гробёлльском кладбище.

А Ингер все кручинилась. День и ночь она руки ломала и плакала о своем женихе. Ночь придет, она из своей спаленки все в окно глядит, плачучи, на химмерландскую сторону. А за окном-то ночи белые, и небеса от зари до зари стоят открытые.

Все кручинилась Ингер. Услыхал это Аксель в могилке своей на гробёлльском кладбище. Во сырой земле приподнял он головушку усталую и встал на ноги. Голо кладбище на все четыре стороны, ветер гуляет, среди могил лошадь мертвая пасется, проводила она Акселя печальным ржанием, а он вышел за калитку, идет и гроб свой на закорках несет.

И пошел он через степь к фьорду, побрел, волоча ноги, среди белой ночи через землю датскую. Небо вверху — белое с позолотою, землю внизу сумерки окутали. Светится фьорд впереди, спокойно стоят за ним крутые берега Саллинга.

По степи о ту пору одинокий мертвец кругами ходил, остановился он и тоскливо глядел вслед Акселю, покуда не скрылся он в лощине вместе с гробом своим, и опять пошел кружить мертвец в своем одиночестве.

Закатилось солнышко на севере за край земли, где небо вызолотилось. Налетел ветерок, опахнув росой и цветочным душистым запахом, задремали соком налитые все растения.

Добрел Аксель до Вальпсунна и увидел, как ходят на морском просторе неудержимо дружной вереницей волны, и вот он пришел в Кворне.

Одетый в могильный саван, встал он у Ингер под дверью и постучался, как нищий убогий:

— Вставай, Ингер. Отвори мне дверь.

Встала она и заплакала, горючие слезы хлынули у нее из глаз. Но тут она испугалась и остановилась. Из замочной скважины легонько тянуло ветром. Может быть, сирый ветер там заблудился и просится в дом со двора? И подумала — вдруг там не Аксель, а кто-то другой?

— Можешь ли ты вымолвить имя Христово? — спросила, рыдая, Ингер за закрытой дверью. — Тогда я тебе отворю.

— Могу, — отозвался Аксель глухим голосом. — Имя Христово я точно, как прежде, могу повторить. Ради Христа, отвори мне, Ингер.

Дрожа, она дверь отворила и увидела его на пороге стоящим, черный гроб у него на плечах и на длинных одеждах пятна земли, и узнала, что впрямь это Аксель.

Но вот они сели вдвоем, и молчит с нею Аксель, ни слова доброго нет у него, приголубить, утешить не может. Тут Ингер заплакала так, что в голос завыла, словно в тисках сжалось ее удрученное сердце. Ингер плакала долго, ослепну в от слез; нестерпимая радость средь горя так могуче в груди всколыхнулась, что дух у нее перехватило.

Тихо было в ночи, только ветер гулял. Ингер наплакалась вдосталь, так радостно ей, волосы Акселю стала чесать, а сама и плачет, и сквозь слезы смеется. А от волос-то его холод идет, голова-то его холодна, будто камень в поле студеном. Обливаясь слезами от счастья, Ингер кудри чешет ему с приговорами:

— Волоса у тебя все в песке и в земле, и руки вон тоже в песчинках. Аксель руки ладонями вниз положил на колени и задумался будто, а рот у него тоже землею забит.

— Какой ты холодный! — воскликнула Ингер, а голос был сиплым, потому что ее колотило в ознобе. И тоску свою утоляя, она все плакала и, слезы глотая, смеялась. Лаская, она волос к волосу кудри его уложила, и Аксель чело преклонил к своей милой.

Ночь была тихой, и на стеклах играли желтоватые отблески северного небосклона. За окном гудел и баюкал ветер.

— Скажи мне, каково у тебя там в могиле под черной землей? — нежно спросила Ингер с заботой и страхом. Так хорошо им было вместе сидеть под ласковым сумраком ночи в спаленке белой. — И зачем ты гроб с собою принес?

— Гроб я с собою ношу оттого, что боюсь остаться бездомным. В гробе мой дом, — ответил по правде Аксель. — В могиле мне хорошо. Мне хорошо, когда ты меня утешаешь. Когда ты, Ингер, резва и веселые песни поешь, тогда я забываюсь. Розами устлан мой гроб, лепестки мягче пуха сон мой лелеют, в райском мраке я сплю. Дивно спится в земле. Когда ты в каморке своей веселишься и словно пташка щебечешь.

— Возьми и меня туда! — стала Ингер просить, разразившись бурно слезами. — Забери меня в землю.

— Когда ты кручинишься, Ингер, и слезы льешь, причитая, мой гроб до краев наливается стоялой кровью! Страшно в могиле, милая Ингер, зачем ты стремишься за мной? В могиле место усопшим. Зачем ты плачешь по мне? Я умер. Зачем ты любишь меня?

Аксель молвил эти слова терпеливо и твердо, словно речь эту он наизусть затвердил. Аксель набрался такого ума, что представить себе невозможно, и оцепеневший язык изрекал добытое необратимым познаньем.

— Что же ты не целуешь меня? — прошептала она еле слышно и приблизилась, вся трепеща. Аксель не шелохнулся. Тогда она захотела его отогреть, и прижалась сердцем горячим к холодному сердцу, и стала ласкать и голубить. Но он был неживой. Она в тоске позвала, имя его повторяя, ибо думала — он задремал и забылся. Но то был не сон. Нет, он не спал.

А ночь истекала.

— Чу! Петух прокричал, занимается утро, — Аксель сказал. Но Ингер его крепко держала.

— Небо белеет, все покойники прячутся в землю, — молвил Аксель в тревоге.

Но Ингер головой приникла к мертвой груди.

— Уж окно розовеет, скоро солнце взойдет, — глухо Аксель опять говорит. — Мне в землю пора.

Но едва он за дверь, как бедная Ингер заметалась в отчаянье и, наказ позабыв, руки ломая, пошла ему вслед и в темном лесу догнала. Она шла за ним следом, с каждым шагом слезы роняя, и так они вышли на берег морской. Глянула Ингер и видит — он на глазах побледнел и кровь засочилась с водою из его уст.

— С собой возьми и меня, — взмолилась она в ужасе и безумной тоске, и он взял ее через пролив по просветлевшим волнам. Восток разгорался, когда они шли через степь.

А как на кладбище вышли, и солнце взошло. В пронзительном свете зари видит Ингер — у Акселя очи истлели, щеки его провалились, и кость проступила под ними. Ноги его, прикоснувшись босыми ступнями к земле, зябкой дрожью взялись.

— Больше уж ты горевать не будешь по мне, — так сказал Аксель своей ненаглядной невесте, и холодно голос усталый его прозвучал.

— Не плачь обо мне никогда! — так просил и велел он. Но Ингер все не хотела его отпускать.

Аксель только рассмеялся тихонько. Он стоял перед ней жалкий и властный.

— Погляди-ка на небо! — сказал он тогда, усмехнувшись с нежностью несказанной и словно с неутолимой тоской, усталостью изнурен и по земле истомившись. — Видишь, как радостна ночь на прощанье!

Глянула Ингер наверх на поблекшие звезды. А мертвец скрылся в земле. Больше она уж его не видала.

Старик в плаще пилигрима, с капюшоном на голове и с морской раковиной, которая висела у него на шнурке, надетом на шею, взошел на вершину одного из холмов, поднимающихся к югу от Гробёлле; сложив руки на посохе, он постоял там, озирая долину, рукав фьорда и косогоры. Это был Миккель Тёгерсен.