Лео Киачели - Гвади Бигва

Вот кто может сказать про себя: вор я, настоящий вор.

— Эх, и дурак же ты, Гвади, злополучная твоя голова! У себя же в саду мандарины воруешь…

Эта штука, например, — женщина от такой штуки не оторвется… блуза — не блуза. В старину таких не носили.

Смастерят, бывало, что-нибудь дома и наденут. Недавно, видно, придумали, и, надо сказать, не худо. Шелк пополам с шерстью, не иначе. Сожмешь — целиком в кулаке уместится, а так — во какая!.. Смотри, как растягивается…

Гвади развернул на свету, перед очагом, новехонький, отливающий яркими красками джемпер. Разгладил его и примерил, хорош ли? Рукава джемпера оказались длинноватыми. Это обстоятельство почему-то привлекло его внимание…

Гвади сидел на низенькой скамеечке перед очагом; рядом с ним — раскрытый хурджин, тот самый, который он давеча принес с базара. Он вынул часть вещей и принялся внимательно рассматривать каждую в отдельности.

Время было позднее, в деревне уже отужинали. Огонь едва теплился в очаге, освещая тусклым светом середину комнаты. По углам было темно. Гвади расположился так, чтобы заслонить детей от огня, — они спали глубоким сном в углу на длинной тахте, туда не достигал ни единый лучик света.

Гвади не отрываясь разглядывал джемпер; прикидывал и так и этак. Нравился он ему. Как кстати он такой широкий и длинный!

Налюбовавшись досыта, Гвади отложил джемпер в сторону и, скрестив руки на груди, уставился на уголья. Он не думал — грезил.

И сладостны были, видимо, эти грезы, недаром губы его что-то шептали, улыбаясь…

Гвади снова взял джемпер, перекинул его через руку и протянул вперед: казалось, перед ним стоит кто-то, кому он почтительно преподносит этот джемпер в подарок. Он лукаво улыбался, а губы шептали:

— Клянусь тобою, чириме, только потому и решился, что сердечно уважаю тебя. Не подумай чего… Не отказывайся, все равно по-своему сделаю. И без того обидно, все бранишь меня, хоть бы разок порадовала ласковым словом. Тебе и в голову не придет, что, как только начнется сбор мандаринов, нагоню трудодней — не меньше трехсот будет их у меня! А может, и все четыреста, чтоб не смела думать, будто Гвади слаб, никуда не годится. Да что говорить! Даже селезенке моей работа полезнее всякого лекарства. Я догадался об этом в лесу: подвигался, походил, пошевелил руками — все тело стало как будто легче, и селезенка не давит на живот. Так вот… Четырехсот трудодней и у тебя не наберется, чириме. Признайся, не наберется ведь? Ты не стесняйся, велика важность, если не наберется… Я — мужчина, чириме, тебе за мной не угнаться! И подарочек мой в счет тех четырех сотен… На что мне четыреста трудодней? Мы двумястами обойдемся — я и птенцы мои. Жизнью твоей клянусь! Слушай, что я еще скажу: раз уж дела мои пошли на лад, буду в колхозе не последним человеком… Построят мне дом, как пообещали, и тогда…

Тогда ты взойдешь на высокий балкон, точно луна в полнолунье, обернешься ко мне и позовешь:

«Эй, где ты, Гвади? Иди-ка скорее обедать, все уже готово…»

Выйдешь вот в этой самой блузе… Те тополя, что растут за плетнем, как увидят тебя, до корня посохнут от зависти… Крапива — и та, услыхав твой голос, чириме, словно розовый куст зацветет…

Порою Гвади замолкал, но губы его по-прежнему шевелились: он продолжал говорить про себя. И был он, как ребенок, до упоения увлеченный игрою, — все, о чем он говорил, казалось ему подлинной явью.

Да почему бы и не стать подлинной явью его грезам? Ведь все эти богатства, эти никогда не виданные вещи, разложенные в его джаргвали, — все это всамделишный товар, не во сне же он его видит! Почему бы, собственно, этому чудесному джемперу не попасть совсем в другие руки вместо тех, кому он предназначается? Товар этот будет, конечно, кому-нибудь продан. И Гвади тоже может его купить. Пория заплатит ему за доставку товара, к этим деньгам Гвади добавит сколько нужно, — и дело в шапке. Арчилу, само собой разумеется, придется немножко подождать — месяц-другой, пока у Гвади наберется триста трудодней. При таких обстоятельствах почему бы Гвади не оставить себе еще что-нибудь? Вот это, например: тронешь, словно кто приласкал твою руку. Взял, развернул, оказалось — шелковые чулки. Поднял к самым глазам — чулки такие длинные, что чуть не угодили носком в огонь; Гвади подобрал их повыше, чтобы не загорелись.

Понравились.

— Примерь и чулки, чириме, подойдут ли? Длиною они как раз до самой ляжки, да узковаты, не влезет, пожалуй, нога, ты же большая — вон какая ты у меня! — и руки, и ноги, и стан. Ну-ну, попробуем… Они тоже растягиваются. Слава те господи! Все-таки лучше примерить, право надежнее будет! Зачем деньги зря платить, если не впору…

Он перекинул чулки поверх джемпера. Видимо, и джемпер и чулки имели одно назначение. Гвади поглядел, сравнил отложенные вещи с остальным содержимым хурджина, — показалось, что отобрал маловато; в самом деле: там целая груда разнообразнейшего товара, тут — один только джемпер и пара чулок.

Будь Гвади бессовестным человеком и не брезгуй он такими делами, чулки и джемпер ничего не стоило бы присвоить. Вещей много, никто не заметит убыли. Но Гвади на это не пойдет. Он выберет себе еще кое-что и расплатится с Пория чистоганом. Конечно, это самый лучший способ. Лучше и не придумаешь. Человеку, вырабатывающему триста, а то и четыреста трудодней, ничего не стоит заплатить какие-то гроши, — Гвади еще причитается изрядная сумма за доставку товара, он обязательно вычтет эти деньги при окончательном расчете.

Итак, отчего бы не отложить еще что-нибудь, поскольку денежные дела Гвади обстоят превосходно?

— Третью вещь, чириме, я выну на твое счастье. Что попадется, то и возьму. Ни за что не отступлюсь, что бы ни вынулось…

На этот раз неверный свет очага озарил какой-то странный предмет кизилового цвета. Шелковая ткань точно струилась в руках, Гвади даже рот раскрыл от удивления. Штаны — не штаны, хвост — не хвост… Ну на что может сгодиться такая чертовщина?

Вдруг он звонко рассмеялся.

— Скажи мне, чириме, если хоть немножко любишь: на что годится такая одежка? Черту, что ли, на хвост? Для чего человеку штаны, если они даже ляжек не прикрывают? — говорил Гвади, посмеиваясь, и вертел в руках эти чертовы штаны. Но вдруг, решительно сдвинув брови, сказал:

— Нет, чтоб ты не смела их носить, не то… Клянусь тобою: чуть увижу их на тебе, разлюблю! Тьфу, дьявол! Бедная Агатия носила мои исподние с тесемками — и ничего, хуже не стала. Была у нее, правда, одна пара штанов покороче, миткалевые, еще девушкой сшила… А про эти даже не скажешь, что они короткие, — у них вовсе нет никакой длины, в этом-то вся и беда! Нет, чириме, не позволю! Семья все-таки, знаешь, дети, никак нельзя… Давай посмотрим еще, — ты не бойся, вещей в хурджине достаточно! Хочешь, я другое что-нибудь выну на счастье? Не обижайся, а главное, не подумай, что я поскупился…