Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

В ночь на 26 апреля схватили Бруснева. Вздрогнул от легкого прикосновения руки в белой перчатке.

— Вставайте, Михаил Иванович. — Бруснев открыл глаза, над ним склонился жандармский подполковник — Извините за позднее вторжение, вынуждены…

В прихожей топтались «добросовестные» понятые; квартирный хозяин с побелевшими от страха губами зажигал лампы. Нижние чины, позвякивая шпорами, приступили к обыску: заглянули в печку, железным прутом потыкали землю в кадке с фикусом. А чего искать, если все на виду! С вечера готовился к поездке в Петербург: на стуле чемодан с откинутой крышкой. Подполковник перехватил тревожный взгляд Бруснева, приподнял стопку свежих рубашек.

— Нелегальщина, надо полагать, тут? Ну конечно…

Под занавес жандармы принялись за библиотеку. Из одной книги извлекли старую, еще Петербургскую, отгектографированную программку для занятий с рабочими кружками, из другой выпала рукописная «Программа Временного организационного исполнительного комитета». Подполковник придвинул настольную лампу, внимательно прочел, произнес удовлетворенно:

— Да вы, Михаил Иванович, оказывается, первостепенная фигура. Рад, весьма рад познакомиться с вами…

Рано утром Федор шел к Брусиеву для окончательного объяснения. Статочное ли дело, соединяться с народовольцами? Развели хороводы, кого ни попадя тянут к себе. Не организация — толпа на ярмарке… Нет, ежели Михаил Иванович не отшатнется от «русско-кавказцев», он, Афанасьев, как ни прискорбно, готов порвать с ним всяческие отношения. В свадьбе с террористами не участник. Слишком уж эта свадьба смахивает на сучью…

На звонок дверь открыл мордатый господин в касторовой котелке. Рысьим взглядом обшарил с головы до ног.

— Чего тебе?

В глубине коридора Афанасьев уснел заметить еще одного, явно чужого в доме господина, в светлом пальто. И понял сразу: провал! Как обухом по темени, в глазах померкло… Но мозг в минуту опасности сработал четко:

— За постояльцем вашим должок… Лучину для самовара щипал, давно уже… Обещались уплатить…

— Ступай, ступай, после уплотят!

Выглянул из-за первого же угла: светлое пальто маячило в отдалении, сели на хвост. Стало быть, Бруснев уже арестован… Не зная всех обстоятельств, догадывался — провал связан с Егуповым. Эх, Михайло Иваныч, не уберегся… Не послушался вовремя… А ведь чуяло сердце, чуяло, что добром не кончится…

Полдня метался Федор по Москве, как волк, обложенный флажками. С огромным трудом запутал филера, скрылся кое-как… Вечером на запасных путях станции Николаевской железной дороги крадучись забрался в пустой товарный вагон, доехал до Твери. А уж оттуда взял билет в Петербург.

Костя Норинскиц встретил душевно, без боязни. Только и сказал, усмехнувшись:

— Эка невидаль, нелегальный… Надо, — стало быть, пристроим. На Балтийском у нас две тыщи в ярме ходит. Неужто еще одного промеж ними не впряжем? — И задорно подмигнул: — Главное, нашему полку прибыль!

Порадовался Афанасьев: окрепли ребята. Из знакомых ему, узнал, в работе Андрей Фишер, Вася Шелгунов, Иван Кейзер, Сергей Фунтиков — сила. Провели, оказывается, вторую маевку, народу собрали побольше, чем в прошлом году. Болдырева Анюта среди прочих сказала слово — первая женщина на русском празднике рабочей солидарности. И опять порадовался Федор: молодцы!

Но из дальнейшего разговора, затянувшегося чуть ли не до утра, выяснилась тревожная картина. Руководительство постененно захватывают народовольцы — студенты университета Борис Зотов, Александр Петровский да медик Михаил Сущинский… Правда, из ссылки вернулся Герман Красин, но ему в паре с Ольминским не устоять: забивают. Ребята, привыкшие по старым временам к социал-демократическому направлению организации, нынче недовольные руководителями. А выбора нет, приходится допускать новых интеллигентов… Договорились так: пусть ходят в кружки, но под присмотром «старичков». Ежели начинают тянуть народовольческую волынку, их останавливают, дают отбой.

— И что думаешь! — Костик возмущенно всплеспул руками. — Нашли подневал из нашего брата! Желабина помнишь?

— Старик такой… Деньги в кассу давал, — нетвердо вспоминая, ответил Афанасьев. — Логин Иванович?

— Он самый, вражина! — Норинский смешно фыркнул. — Деньги вносил, библиотекой пользовался… Придет, бывало: я, ребятки, в «Народной воле» состоял, с Ляксандром Митричем Михайловым знался… Думали, блажит Логин. А обернулось, сидит в нем старая закваска! Притащил в кружок племянника… Во всякую дырку лезет: а это кто, а зачем, а отчего? Любопытный — страсть. Ну, опять же — терплю… Собрались по истории политической борьбы, Сущинский объяснял. Врать не стану, хорошо осветил, без вывертов… Но ведь раз на раз не приходится; коли условились, чтоб под нашим присмотром, тому и быть. Толкую, предупредите, когда еще соберетесь… И что же? Племянник Желабина назначает сходку, а я в ночной! Подумал, случайность. Нет, гляжу, норовят постоянно без меня… Оттирают! Гнут к народовольчеству. Желабинский племянник кричит: «гарнизация» надобна, чтоб полицейских лупить, а не книжки читать! Ну, поругался с ними… Вовсе перестал ходить…

— И потерял кружок, — неодобрительно сказал Афанасьев.

— А что было делать, что?

Федор Афанасьевич признался:

— Покамест не знаю. Огляжусь, сообразим…

Косте удалось-таки устроить его на Балтийский завод; приставили к сверлильному станку, где работа невысокой квалификации. Определили жилье, подселив к Денису Розенфельду, мрачноватому слесарю, который частенько заглядывал в рюмку, однако же, по словам Наринского, был преданным товарищем. Дивился Федор: чтоб рабочий-социалист зашибался горькой, такого раньше не бывало. Гришка Штрипан, стервец, попивал, но тот кружком не руководил… Жить у Розенфельда не понравилось, при первом удобном случае собирался поменять квартиру.

В Петербурге взялся Федор за старое: вечерами после работы ходил от заставы до заставы, от фабрики к фабрике по заветным адресам. Сегодня найдет зацепу, повидав давнишнего приятеля, памятуя, что тот когда-то проявлял интерес к запрещенной литературе; завтра разыщет знакомца, отшатнувшегося от дела, пристыдит, приструнит. Косте говорил: «Насколько понимаю, нынче основная линия — подтянуть людей…»

Возле ворот Калинкинской фабрики высмотрел Григория Нечесаного. Глазом показал, чтоб отбился от толпы; сам заковылял помаленьку в сторону, где поукромнее.

— С неба, что ль, свалился? — осклабился Штрипан.

— Вроде того, — поправил очки, тихо спросил: — Потолкуем, Гриша? Давно не видались, есть о чем…

Штрипан замялся:

— Понимаешь, нынче недосуг… Ждут меня на Выборгской. Давай завтра, а? Приходи об эту пору…