Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

Не понравился Гришка: глазами юлит, в лицо не смотрит. А все ж не подумал, что перед ним провокатор. Пришел на следующий вечер: каждый человек дорог, надеялся вернуть Нечесаного на верный путь, приблизить снова к себе. Но Штрипан, подлец, предупредил о встрече жандармов. Взяли Афанасьева минутным делом. По бокам — двое, даже не заметил, откуда появились. Одновременно под руки: «Тиха-а, только тиха-а…» И тут же тюремная карета, тяжелая, на железных шинах. По карете и догадался, что приготовились загодя. Ежели б случайный арест, на пролетке.

В Москву Афанасьев возвращался в вагоне с зарешеченными окнами: департамент полиции потребовал доставить его по месту преступления, до кучи с руководителями «временного комитета».

На допросах Федор прикинулся серой деревенщиной:

— Бруснева не знаю и в предъявленных карточках никого не узнаю… Михаила Егупова, Петра Кашинского нe знаю… В пасхальную ночь был у заутрени, в церкви, что на Большой Пресне. А был ли в церкви кто-либо из ткачей, меня знающих, неизвестно… Ни у какого Бруснева как в ту пасхальную ночь, так и в другое время я не был… На Средней Пресне жил, не знаю, в чьем доме, и кто именно были мои квартирные хозяева, тоже не знаю…

Но охранка догадывалась, что Афанасьев вовсе не таков, каким хочет показаться. Евстратнй Медников докладывал Зубатову:

— Припожаловал ткач с Прохоровки… Я, говорит, без утайки про одного крамольника… И думаете, о ком? Про этого Афанасьева, которого в Питере достали. И такой-то он, и сякой — вещает, дескать, как апостол, души сомущает. Многих во грех вовлек… Спрашиваю: давно с ним виделся? Отвечает — позавчера. Хотел в шею вытолкать за вранье, да подумал — впредь сгодится. Заплатил тридцать конеек…

— Дешево, дешево, — Зубатов слабо улыбнулся. — Мог бы и тридцать целковых.

Медников не понял иронии:

— За что же, Сергей Васильевич? Афанасьев в наших руках, а он появляется… Раньше думать надо.

— Это верно, — рассеянно произнес Зубатов, — думать надо… И очень хорошо следует подумать… Говоришь — апостол?

— Ага. Он, мол, главный смутьян на фабрике, слушаются его.

Сергей Васильевич вынул из ящика стола деревянную балдашечку с натянутой лайкой, провел по ногтям. Он ощущал смутную тревогу за исход егуповского дела. Виноватым себя не чувствовал, нет: Охранное отделение натурально предприняло все возможное. И задержания начались по приказу департамента, испугавшегося усиления организации… Но ведь от этого не легче, дело-тo и впрямь двигается со скрипом! Сейчас бы что-нибудь эдакое — артистическое. В противовес жандармской прямолинейности…

— Слушай, — сказал, любуясь матовым блеском ногтей, — доставь-ка мне этого апостола…

От хорошо заваренного чая Федор Афанасьевич не отказывался. Сколько давали, столько и пил, наслаждался после тюремной бурды.

Сергей Васильевич был обходительным, говорил задушевно.

— Хотите казаться темным? Забитым? Воля ваша. Не стану прибегать ко всяким там штучкам — нам известно то да се… Уважая личность, не стану. Скажу только: ваш путь чреват роковыми ошибками. Все эти Егуповы, Брусневы, Кашинские… Раскройте глаза, большинство дворяне! Вы им нужны, как крепостные на барщине…

— Декабристы тоже были дворянами, — не вытерпел Афанасьев. — Однако же на казнь пошли.

— Хороший пример! — обрадовался Зубатов. Достал из сейфа несколько листиков, исписанных бисерным почерком. — Сугубо доверительно, Федор Афанасьевич. Из жандармских архивов… О «Русской правде» слыхали? Нет? Любопытнейший документ. Нечто вроде конституции, составленной декабристами… Вот послушайте-ка… Избирательный ценз, от тридцати до шестидесяти тысяч рублей. За право-то голоса в конституционном государстве, не многовато ли? Как думаете, Федор Афанасьевич?

Афанасьев молчал.

— А вот основные принципы отмены крепостного права… «Освобождение крестьян от рабства не должно лишать дворян дохода, от поместий своих получаемого…» И тут же рядышком: «Освобождение сие не должно произвести волнений и беспорядков в государстве, для чего и обязывается верховное правление беспощадную строгость употреблять против всяких нарушителей спокойствия…» Вникайте, Федор Афанасьевич, вникайте; помедленнее буду читать. Они и политическую полицию проектировали: «Узнавать, как располагают свои поступки частные люди: образуются ли тайные и вредные общества, готовятся ли бунты, делаются ли вооружения частными людьми противозаконным образом во вред обществу, распространяются ли соблазн и учение, противное законам и вере, появляются ли новые расколы и, наконец, происходят ли запрещенные собрания и всякого рода разврат».

Зубатов победно вскинул голову:

— Позвольте спросить, где свобода? Молчите? Пойдем дальше… Они предполагали возложить на полицию обязанность особого надзора за книгопродавцами, типографиями, театральными представлениями и обращением книг, журналов, мелких сочинений и листков… А также, читаю, Федор Афанасьевич, иметь сведения «о дозволениях, данных для тиснения новых сочинений и для пропуска книг из-за границы»; и далее — «поимку преступников, беглых и беспаспортных, пресечение бродяжничества и запрещенных сходбищ…». Теперь главное открою — отдельный корпус жандармов учрежден в России промыслом декабристов. Не верите? Клянусь честью, копия с подлинного документа! Для «внутренней стражи» признавали необходимым иметь пятьдесят тысяч жандармов. И еще: «Дабы люди, уважения достойные» шли в тайную полицию, они не должны «никогда, ни под каким видом или предлогом, народу таковыми быть известны; они должны быть уверены, что их лица и добрые имена в совершенной находятся безопасности…». Вот как, уважаемый Федор Афанасьевич. А после бунта на Сенатской площади, когда господ дворянских революционеров арестовали, документик-то попал в руки правительства. Поизучали его, видят — многое применимо. Весьма многое… И по докладу Бенкендорфа, Александра Христофоровича, был издан указ об основании жандармской полиции. А вскоре особая канцелярия министерства внутренних дел была преобразована в Третье отделение собственной его императорского величества… В чем же, спрашивается, винить нынешнее правительство? В государстве устроено, как завещано декабристами! Взять наше Охранное отделение. — Зубатов тряхнул листки. — Предпочитаем людей достойных, безопасность гарантируем… И не только безопасность. После суда выберете местечко, поселитесь в безбедности. А? Ведь нам что от вас — не предательства, нет… Агентов много, чепуха. Осмысленной борьбы хочу. За лучшее будущее таких, как вы… Скажете на суде — страдания напрасны, Егупов втянул. Зачем вам Егупов? Зачем? У них свои интересы, у рабочего класса — свои. С дворянами нет общей дороги…