Идрис Базоркин - Из тьмы веков

Взгляд Чаборза заметался. Он искал в толпе односельчан своих дальних родственников, на которых можно было бы опереться. Но те предусмотрительно исчезли. А больше ему не от кого было ждать помощи.

Чаборз в сердцах сорвал с себя цепь и ударил ею о землю.

— Я рад избавиться от вашего ярма!

— Это не наше ярмо, а твоя царская выслуга! Ему и снесешь… — сказал Калой.

— Эй! — позвал он какого-то парнишку и высыпал ему в руки золото. — Отдай хозяйке… А это тебе! — он швырнул Чаборзу в лицо головной платок Зору.

Тот взвыл, как раненый, и прыгнул к Калою. Но горцы схватили его за руки и, передав жителям аула, пошли на дорогу.

— Послушайте! — обратился к ним старик с седою бородой. — Не уходите. Будьте гостями нашего аула! Не отвергайте наш хлеб-соль! Мы не виноваты ни в чем!

— Баркал! — ответил цоринец. — Не обижайтесь! Но до тех пор, пока общество вашего аула будет держать у себя этого нечеловека, до тех пор никто из нас никогда не зайдет под ваш кров и не заключит с вами родства!

— Послушайте! — снова закричал старик. — Хоть за селом подождите. Не позорьте нас! Мы принесем вам одежду на плечи!

— Баркал! — ответил Калой. — Мы обнищали. Но нищими мы не были и не будем никогда!

На глазах у аула они уходили в синие камни своих гор и вскоре скрылись, утонув в густых зарослях кустарника.

— Мужчины! — восторженно сказал тамада аула. — Мужчины они!..

Был поздний вечер, когда горцы пришли на развилку тропы, откуда каждый должен был идти своей дорогой: цоринцы прямо, эгиаульцы вправо.

— Старик! — сказал Калой. — Ночь идет. Сверни к нам. А утром пойдете домой. Не будет гостей почетнее вас.

— Спасибо, мальчик! — ответил цоринец. — Говоря по правде, нет желания сейчас ходить по гостям… Не с таким сердцем мы…

— Что вам сказать? Дело ваше! — Калой пожал плечами. — Только не сильно горюйте! — обратился он к спутникам старика. — Бог взял здесь, Бог даст в другом месте!.. Если б по-моему, я хотел бы, чтоб вечно цвела весна! Люблю пахать! Ну а если не дают! Если нет житья, если издеваются, если жульничают, если травят, врут, что делать? Неужели умирать с голоду, глядя, как они жиреют? Я буду брать свое силой! Мстить, покуда земля не станет моим одеялом, раз мне не суждено быть хозяином ее. Двух смертей не бывает. У кого не заячье сердце, тот будет с нами. А ты, старик, пока я жив, в хлебе не будешь нуждаться, если за деньги его будут продавать!

Обнявшись, они расстались.

— Даже мышь старается укусить, когда ее душат… — сказал цоринец своим, когда эгиаульцы ушли. — А мы — люди… Держитесь этого мужчины. У него хватка волка, сердце льва.

Весть о гибели поля и том, что было у Чаборза, как на крыльях прилетела в Эги-аул.

Калой и его односельчане еще брели по ущелью, когда их жены со слезами на глазах метались от башни к башне и делились навалившимся горем.

Бывала засуха, бывало, когда ливни и ливневые потоки смывали земли, и народ терпел бедствие от природы. Во время войны солдаты полуцаря Эрмало (да сгорит он в огне!) сжигали поля и посевы, вырубали леса. Но то была природа, то была война. А как же можно, чтобы в мирное время из-за корысти двух человек страдало столько народу?

— Что случилось, того уже не вернуть! — сказала Дали собравшимся к ней подругам. — Я думаю, мы должны сделать все, чтобы облегчить нашим мужьям их сердца… Выйдем за село и без стариков и старух встретим их, согреем женским словом.

И они вытерли слезы, надели свои лучшие платья и пошли. И, как прежде, запели песни о юношах, о рыбке-форели, о смелом соколе.

Далеко за аулом, на бугре, откуда была видна тропа, на которой должны были показаться их мужья и братья, они остановились и сели на траву…

Калой и его друзья еще издали увидели смутные очертания аула и свет в окнах. А немного погодя, услышали песни… Пели женщины.

— Не знают, с чем мы идем… — грустно сказал один.

— И где-то у тропы сидят… Пойти в обход, что ли? Как в таком виде показываться?! — предложил другой.

— А мы не сваты! Идем к себе! Кого стесняться? Кого обманывать? Битые мы сегодня! — сурово ответил Калой и пошел первым. И вот уже слышит он и слышат все голос той, которую народ годами привык называть Малхаазой…

Горцы остановились: не спугнуть бы! Дали пела их любимую старинную песню:

— Спою ему песню и песней заставлю рану закрыться!.. — повторил Калой. — Волки, молодцы вы мои! Вот они, наши сестры и жены! О! Они знают, что у нас раны! И они вышли, чтобы эти «раны закрылись…» Что не под силу нам, если с нами они?!

И он быстро, почти бегом, стал подниматься по тропе. А им навстречу с горы в свете вчерашней красно-желтой луны спускались женщины. Когда они сошлись, Калой спросил:

— Знаете ли вы, что с нами случилось? Узнаете нас?

— Нам все известно — крикнула в ответ Суврат. А Дали вдохновенно пропела:

Кончилась прополка в горах. Калой и Иналук поехали в Назрань искать человека, чтобы написать жалобу на Чаборза и на хозяина земли за их обман и самоуправство. Просить начальство заступиться за горцев и заставить виновных возместить убытки за погубленный урожай или хотя бы вернуть арендные деньги и посеянное зерно.

Жалобу эту написал им ингуш — учитель единственной двухклассной школы, которая была в крепости. Он даже пошел с ними к писарю начальника участка и вручил ему их бумагу. Но когда они вышли, он безнадежно махнул рукой:

— Я думаю, не найти вам у них ничего! Гиблое это дело, как камень, брошенный в речку, — сказал он, расставаясь с братьями. — Как бы вам еще не нагорело за то, что вы заставили старшину снять цепь. Начальники злы стали. Везде и во всем видят бунт…