Идрис Базоркин - Из тьмы веков

Вот он пришел в себя, поднял женщину. Лицо, руки, тело ее в крови, в земле…

Стадо редело. Наконец последние быки и коровы промчались мимо. Проскакали угрюмые погонщики, с опаской поглядывая на человека, который на их глазах совершил чудо. К Калою с разных сторон бежали горцы. Пот и пыль грязными ручьями текли по их лицам, по изодранным телам.

— У народа, который забудет этот день, пусть не живет потомство!.. — как безумный закричал Калой.

— Амин! — откликнулся старик.

Молодые люди приняли от Калоя женщину, понесли к арбе.

— Да это ж его жена! — воскликнул старик, глядя ей вслед.

— Чья жена?

— Чаборза!

Калой с трудом понял старика. Он нагнулся, поднял платок Зору. В завязанном конце его сквозь шелк блеснули золотые.

— Спасти пришла! — сказал старик. — Нас спасти…

А табун мчался уже далеко, вытаптывая поле. Зеленое, после его копыт оно превратилось в серую грязь с истерзанной листвой. Ни один горец больше не посмотрел в его сторону. Души их были преисполнены чувством гадливости и презрения к грубой силе, бессмысленно подвергшей уничтожению их тяжелый человеческий труд.

Набив арбу свежей травой, горцы уложили на нее Зору, прикрыли пастушеской буркой, которую носил и ее отец, и, окружив тесным кольцом, повезли домой.

Печальная процессия проходила через аулы, что стояли на пути. К ним присоединялись все новые люди. Толпа росла. И когда арба подходила к дому Чаборза, народ, следовавший за ней, заполнил всю ширину улицы…

Все эти дни Чаборз скрывался за селом, на своей мельнице. Он ел жареные лепешки из свежей муки, молодую баранину, пил пиво и спал. Мельник и его жена никому не говорили о нем и только узнавали для него, что происходило на поле.

Чаборз пронюхал, что хозяину земли стало известно, как он плутует. Боясь встречи с ним, да и со своими, он решил пересидеть здесь, пока люди не кончат полоть. А там можно будет что-нибудь придумать! Мельник рассказал ему и об угрозе хозяина уничтожить посев. Но Чаборз только презрительно улыбнулся: «Шутка ли! Уничтожить посев!»

На рассвете четвертого дня он послал мельника посмотреть, что делается на поле. Тот не увидел там ни души.

Успокоенный Чаборз вернулся домой. Он хорошо отдохнул за эти дни, считал, что перехитрил хозяина, и у него было хорошее настроение. Оно немного испортилось оттого, что не было дома Зору. Но дети сказали, что она выехала налегке. Значит, скоро вернется. Он прилег и заснул крепким утренним сном.

Проснулся Чаборз от пения мюридов. «Что это? — подумал он. — Умер кто-нибудь, что ли?» Накинув на себя верхнюю одежду, он вышел во двор. Пение приближалось. Никого не было видно.

Но вот из боковой улицы выбежали дети. Перегоняя друг друга, они кинулись к его двору и стали карабкаться на деревья, которые росли перед забором… Не успел Чаборз крикнуть на них, как показалась лошадь с арбой. Ее под уздцы вел какой-то оборванец. С боков и позади шла толпа.

— Оллохума сали алла-а-а! Мухаммади во ал-ла а! Али сайедин Му-хаммад… [137] Религиозное песнопение мюридов, хвала Мухаммеду (араб.). — запевал мюрид высоким голосом, и ему вторили остальные.

«Это моя лошадь… моя арба… Зору везут…», — подумал он.

Первым желанием было кинуться к ней… Но Чаборз удержался. Какой горец не умеет владеть собой, когда приходит к нему беда? Лицо его стало серым. Но он спокойно подошел к воротам из жердей и, широко открыв их, отошел в глубь двора, готовый лицом встретить свою беду. В стороне мелькнули его перепуганные дети. «Сироты…» — пронеслось в его голове. Сердцу уже некуда было падать.

Может быть, только сейчас он понял, чем для него была Зору… Она была добро и правда его дома. Без нее оставалась злоба и ложь…

— Оллохума сали алла-а-а… Мухаммади во алла-а… Али Мухаммада во сали…

Песнопение заполнило весь мир, все уголки его двора, его души и остановилось у ворот.

Во двор вошла арба, окруженная только одними женщинами. Горцы, грязные, босые, в изодранной одежде, многие без шапок, остановились в воротах, а толпа односельчан Чаборза встала за забором.

— Что случилось? — спросил Чаборз того, который ввел арбу.

— Упала под ноги стада, которое топтало наши посевы…

Чаборз хотел спросить, жива ли она, но, когда услышал о стаде, слова замерли на его губах.

В это время женщины понесли Зору. Раздался стон… «Жива! Жива!» — закружилось у него в голове. И от этой своей радости, позабыв обо всем на свете, он широким жестом пригласил людей во двор.

— Заходите! Что ж вы остановились там?! Здесь найдется кому вас принять!

Но никто не шелохнулся. Горцы смотрели на него. Взгляд их был тяжелым.

— Чаборз! — выкликнул старик цоринец. — Вот при этом твоем народе, с которым ты живешь, я скажу тебе несколько слов. Ты не отдал наших денег хозяину, и он лишил нас труда и хлеба. Ты прятался здесь три дня и три ночи и предал нас. У нас нет теперь ничего! Мы должны все свое получить с тебя или взять твою кровь. Нас много. Много фамилий. С одной из нас гойтемировцы могли б тягаться. Но с целым обществом — никто не в силах!

По мере того, как говорил этот маленький, щуплый, беззубый старик с измазанным лицом, в разорванной рубахе, в глазах людей он становился грозным великаном, которому ничто не страшно и все под силу.

Позади старика стоял Калой. Рубаха его тоже лохмотьями висела на поясе. Бока и грудь были в кровоподтеках и ссадинах с запекшейся кровью. Но руки, каких еще не видел никто, в знак глубокого уважения к своему народу были опущены вниз. За ним стояли все остальные.

— Люди! — обернулся старик к жителям аула. — За мною двадцать восемь мужчин из тринадцати тейпов! Скажите: хватит ли у нас силы бороться против одного мужчины, бороться против одного рода или откупиться от него, убив этого человека?

— Конечно, хватит! — ответил за всех старший из местных жителей.

— Ты слышал это, Чаборз? — спросил цоринец старшину. Тот не ответил. Глаза его налились ненавистью и страхом.

— Тогда я скажу тебе еще… — Он достал из кармана платок Зору. — Вот деньги, которые ты украл у нас и у казака-хозяина! — Он высыпал золото на ладонь. И люди увидели блеск его. — За них ты продал нас. Но мы не причиним зла этому дому… Потому что Зору принесла их, пришла спасти нас, чего не сделал ты! И еще, — он помолчал, — потому, что, по горскому обычаю, вражда с женщиной — позор! А в этом дворе она поступила по-мужски. А ты — женщина!

Чаборз рванулся к старику. Но Калой встал с ним рядом.

— Сними цепь старшины! — услышали люди голос Калоя. Чаборз отступил.

— Не ты мне ее дал и не ты возьмешь! — яростно закричал он. Но в его голосе уже слышался надрыв и слабость.

— Не я дал. Не я и возьму, — согласился Калой. — Но вор… вор… — загремел он над головой Чаборза, — не может быть нашим старшиной! Сними цепь, или мы сами снимем ее! Это я говорю.