Идрис Базоркин - Из тьмы веков

— Что я должен услышать? Что? — с напускной грубостью, за которой скрывались его полная растерянность и слабость, спросил Пхарказ.

Но прежде чем Батази успела вставить слово, заговорила Зору.

— Отец, — сказала она. — Ты слушал ее всю жизнь. А меня послушай только раз. Не верь словам, которыми она меня обзывала. Это грязные слова. Я никогда не забуду их! И знай: не было у тебя грязной дочери… Из-за меня никому не придется опускать голову… Вот и все. Там ждут люди. Не думая обо мне, дай им ответ, какой тебе захочется. Это будет моей судьбой. Мать я могла просить, о чем хотела… Но она ничего не поняла… Тебя прошу об одном: будь гордым с этими людьми…

Зору отвернулась, Батази всхлипнула и выбежала из комнаты, а Пхарказ жалко потоптался, не находя, что ответить, потому что жена подготовила его к другому разговору с дочерью, потом неуверенно подошел к ней, неловко дотронулся до ее плеча и, понизив голос, чтобы никто не услышал, сказал:

— Спасибо тебе. Да будет тебе на счастье все это! Аллах, пославший их сюда, сделает это!

И он ушел, чтобы навсегда лишить радости свою единственную и любимую дочь.

Немного погодя в башне Пхарказа началось небывалое. Заскрипели двери, застучали топоры. Двор наполнился соседями. Они поздравляли Пхарказа, помогали, где и чем могли, свежевали огромного барана, которого привели от Хасана-хаджи. Причем тот наотрез отказался взять у Гойтемира деньги.

— Я обязан Чаборзу, — сказал он торжественно, — и этого барана за его невесту режу я!

Никто, конечно, не догадывался о всей глубине смысла этих слов.

На столе перед гостями стоял индюк, пиво, горячий двойной карак [91] Двойной карак — первач. . Затем появился и баран. А на отдельном блюде — отварная баранья голова, грудинка и курдюк.

Это блюдо — знак высокой почести — Гойтемир предложил «из уважения к аулу», с которым он породнился, не трогать и оставить местным старикам. Но хозяин воспротивился и сказал, что более почетных людей в ауле не может быть! Гости не заставили себя уговаривать.

Стражников тоже накормили, напоили, и они, сытые по горло, сидели на улице у башенной стены, всласть посасывая люльки и разговаривая.

Всем было хорошо. Каждый был занят своим, каждый знал свое место. И никому теперь не было дела до маленькой комнатки Зору.

Зору стонала, спрятав лицо в подушку. Мечта ее была убита навсегда. Все, что было в ее жизни, — это встречи с Калоем. Светлые, они остались там, на крутой скале, у старой башни. Будущее вставало черным, как ночь, и долгим, как могила.

Просидев на вершине Ольгетты до петухов, Калой уехал. «Что могло случиться? — в который раз думал он и не находил ответа. — Наверно, Зору не удалось ускользнуть от родителей».

Но как только с горы открылся вид на аул, он сразу понял: там что-то произошло.

Никогда в такое позднее время в ауле не светилось так много окон. Он пустил коня рысью. Через некоторое время он уже с уверенностью мог сказать, в чьих башнях этот свет. Не ложились у Пхарказа и его соседей. Волнение охватило Калоя. Что бы это могло означать? Плохое, или хорошее? А может быть, с Орци что-нибудь?..

Он въехал в аул. В окне Зору света не было. Под стеной их башни он увидел людей. Приостановив лошадь, Калой окликнул сидящих.

— Хабар дац [92] Хабар дац — исковерканное ингушское «не разговаривай». ! Ходи дальше! — откликнулся один из стражников, и Калой понял, что это не ингуши. Он заехал к себе во двор, спрыгнул с коня и забежал в башню.

У камина сидел Орци. При виде брата он вскочил и в нерешительности остановился, опустив голову.

— Что происходит? — спросил Калой.

Орци поднял на него глаза, в которых стояли слезы.

— Да ты скажешь или нет? — вышел из терпения Калой.

— Ее отдали… — тихо ответил мальчик и отвернулся, чтобы скрыть слезы.

Если бы он сказал, что Зору умерла, что ее убили, Калой не был бы так поражен. Он потерял способность говорить, двигаться. Даже мысли остановились в его голове. Он неуверенно, как спутанный конь, дошел до нар, сел, откинулся на горку матрасов и, едва повернув во рту пересохший язык, сказал:

— Рассказывай…

Орци знал все, словно он сам присутствовал на сватовстве. Из разговоров, которые велись в доме Пхарказа и во дворе, ничто не ускользнуло от его слуха. Ночью его никто не видел. Да никто и не собирался делать тайны из того, что сватают девушку. Наоборот, все соседи только и жили этим событием. Рассказ Орци был подробным и точным.

Калой слушал его с закрытыми глазами. Весть эта, как налетевший ураган, ворвалась в его душу и исторгла из нее нечеловеческий стон. Орци вздрогнул, подался в сторону.

Калой ненавидел людей. Ненавидел Зору. Он готов был уничтожить всех. Но эту ненависть сменило чувство тоски по любимой, желание отнять ее у всех, увезти, скрыть от всего мира. Не в силах принять решение, он приказал Орци скакать к Иналуку и привезти его сюда.

— А за ним некуда скакать! — встрепенулся Орци, обрадованный тем, что наконец услышал голос брата. — Он на их дворе. Заходил за тобой, не застал и пошел к ним. Я сейчас… — И он вынесся из комнаты.

Оставшись один, Калой вскочил, заметался, как волк в капкане, рухнув на нары, ударом кулака провалил тесину и затих. Так и застал его Иналук.

— Что он, спит? — оглянулся Иналук на Орци. Но, услышав его голос, Калой встал. Всегда жизнерадостный, веселый, Иналук смотрел на него зло и отчужденно.

— Растянулся во всю длину нар, а девку, как телушку, из-под носа увели! Сколько раз говорил тебе — забирай! Добром, или силой — забирай! Так нет. Все придумывал, богатством хотел оделить Пхарказа! Вот тебя и оделили! Гойтемир, конечно, даст Пхарказу воротник вместо того, который у него вши обглодали…

Калой стоял, опешив. Он думал, что ему придется распалять друга, а тот кипел, словно это у него отняли возлюбленную.

И Калой впервые подумал о том, что, наверное, он сам виноват. Так долго тянул, мечтал с Зору, вместо того чтобы поступать решительно, по-мужски.

Они сели на нары, Орци — у очага.

Долго продолжался их безрадостный разговор. Калой порывался напасть на Пхарказа и его гостей сейчас. Но Иналук, который был старше и рассудительнее, решил иначе.

— Сейчас напасть, — сказал он, — это лишиться всего, устроить резню. Неизвестно, кто будет убит, кто останется. В свалку будут втянуты Гойтемировы, род Пхарказа, Хасана-хаджи, кое-кто из соседей да помощник пристава со своими стражниками. Это значит — поднять против себя весь свет! Тут, если даже удалось бы победить всех, забрать ее и скрыться, всем нашим, кто останется в ауле, хватит вражды до конца дней и дальше… А вот когда все уляжется, все успокоятся и ее родичи поверят, что и ты спокоен, можно будет без всякого риска выкрасть ее — и конец. Вы уедете лет на десять в Россию. Будете там жить и работать, не подавая голоса. А когда-нибудь потом удастся замириться с Чаборзом, потому что вражда останется только с ним. Думаю, от девяти десятков коров он не откажется… Ради мира род Эги соберет эту плату за похищение невесты.