Идрис Базоркин - Из тьмы веков

Вошли три пожилых ингуша — выборные от аула Галашки. Они подали помощнику пристава прошение. Тот бегло прочитал его. Галашкинцы рассказывали в нем о своих древних правах на землю, которая лежит вокруг аула, и просили вернуть ее.

— Да что я вам царь, что ли?! — воскликнул помощник пристава. — Кто же это может казачью собственность раздавать? Эх вы, темень басурманская! Разве эти дела писульками решают? Вот Гойтемиру понадобилась земля — так он купил ее у хозяина. А вы хотите задарма! Кто же свое-то отдаст?

— Это наша земля! Нашей она была! — пытался объяснить старший из выборных..

Но помощник пристава не стал его слушать и вернул прошение.

— Была, да сплыла! И не нашего с вами ума это дело. Мое дело — порядок. Чтоб ни грабежей, ни разбоя не было. За это я отвечаю. А земля — не моя забота. Скажите им: пусть едут во Владикавказ! Капкай [104] Капкай — старинное местное название Владикавказа (он же — Бурув, Дзаурюрт). , Капкай! — добавил он. — Там есть комиссия. Туда пусть и едут.

Горцы вышли из шалаша. Старший из них, большеносый, щербатый, с обвисшими усами, спрятал на груди прошение.

— Когда ему что-нибудь надо, он и царь и Бог! А когда его попросишь — «не мое дело»! А вы еще кормите этих свиней, гостями их сделали, сидите! — не унимался он, размахивая руками.

Гойтемировцы пригласили их остаться на свадьбе. Но они ушли, сказав, что не за этим посланы народом.

Приход стариков испортил настроение гостей. Хозяева старались сгладить впечатление. Они предложили выйти к девушкам, потанцевать, развлечься, а потом снова вернуться к столу.

При их появлении молодежь расступилась. Для русских и пожилых ингушей поставили скамейки.

Снова заиграла музыка, в честь гостей ловко сплясал красивый, бравый парнишка.

Следом кто-то вытолкнул в круг горбоносого оборванца.

Он плясал хорошо, с гордостью. Босой, он отчаянно вскакивал на носки. При этом латки на его одежде трепыхались, как рванье на огородном чучеле.

Но девушка, с которой он не спускал нагловатого взгляда, танцевала строго, серьезно. Парни били в ладоши дружно, не смеялись. Все знали, что он хоть и бедняк, но издевки никому не простит.

Вид этого парня очень развеселил подвыпивших гостей. Они смеялись до слез. А когда он отплясался, один из них холеный, раскрасневшийся ингуш подозвал его к себе.

— Вот тебе рубль! За умение в танце! — сказал он, подавая парню серебряную монету. И, кивнув на его латки, добавил: — Но скажи, пожалуйста, какая из этих тряпочек твои штаны?

Раздался дружный хохот.

— Юсуп! Это гость! Не обижайся! — предупредил кто-то из толпы бедняка, опасаясь скандала.

Но Юсуп только улыбнулся.

— По правде сказать, на это так же трудно ответить, — крикнул он, — как трудно догадаться, «юноша», какого цвета у тебя под персидской басмой усы!

На этот раз смеялись и девушки.

— А то, что на мне драные штаны, так это еще небольшая беда. Вот, поглядите, — бедняк поднял над головой подаренный ему рубль со скульптурным изображением Александра третьего, — кто здесь нарисован? Царь? Но на нем нет даже простой рубахи, хоть он, наверно, не выжигает угли в лесу, не раздирает одежду на кустах и сучьях, как я!

И снова смеялся народ. А парень подбросил рубль и, поймав его на ладонь, сказал:

— Твоя решка! Возьми своего голяка! Я богаче. На мне хоть тряпки висят.

И опять Гойтемировы увидели, что гости недовольны. Тот, который хотел поиздеваться над бедняком, стал ярче медного котла. Но на шутки обижаться — позор. И он засмеялся вместе со всеми.

Хозяева сделали вид, что ничего не произошло, и стали просить станцевать самого помощника пристава.

Он долго отказывался, потом встал, отстегнул шашку, подкрутил усы и, топнув ногой, пошел за девушкой. Не слушая ни музыки, ни хлопков, сам себе подпевая, он обошел два круга в бурной мазурке и при своем возрасте и комплекции станцевал так легко и браво, что вызвал большой восторг у горцев, которые хоть и видели, что пляшет он не лезгинку, сразу оценили красоту и сложность этого танца. А некоторым парням мазурка так понравилась, что позже, танцуя, они тоже начали припадать на одно колено.

Чтобы снова вернуться к столу, оставалось «засватать» девушку гостю. Поэтому один из назрановских купцов, слывший человеком речистым, завел разговор. Как и следовало, он начал издалека.

— Остановите гармонь! — велел он. — Нам хочется поговорить с вами, девушки, серьезно.

Андарко, сын Гойтемира, хорошо говорил по-русски. Он переводил помощнику пристава и его друзьям речь назрановца.

— Когда мы подходили сюда, я заметил на лицах некоторых девушек такое выражение, словно они откусили от неспелой мушмулы, — говорил купец. — Я понял их. Им не понравилось, что нам должны уступить место молодые люди, которых здесь больше, чем комаров в том лесу. Но напрасно их разочарование! Мы тоже не слепые оводы и видим все их достоинства и недостатки. Так это?

Тамада девушек подняла на него свои чуть с хитринкой глаза и скромно ответила:

— То, что вам показалось, — это только показалось. Девушки рады вам не меньше, чем молодым людям. Для нас большая честь, что вы пришли.

— Спасибо. Приятно слышать умную речь. Но все же, что мы заметили, — это было. И я хотел бы спросить у вас вот о чем: не приходилось ли вам видеть, как везут иной раз из лесу на молодых бычках дрова? Увязнет воз в колдобине, молодые бычки дергают-дергают, измотаются, но ничего поделать не могут. И тогда дровосеки кричат: «Эй! Приведи-ка сюда старого быка!» Впрягут того в подводу. Он натужится и вывезет воз из ямы. — Назрановец, довольный собой, обвел всех присутствующих многозначительным взглядом, подавил улыбку и повторил вопрос: — Не приходилось ли вам видеть такое?

Тамада девушек поняла намек, приняла вызов и с невинным выражением лица ответила:

— Видеть не приходилось, но слышать приходилось не раз.

Окружающие замерли, стараясь не пропустить ни слова.

— Все это правда, — продолжала тамада, — только потом, говорят, придут эти молодые бычки домой, напьются воды, пощиплют зеленой травки и опять носятся, задрав хвосты, хоть снова подставляй им ярмо… А тот, старый, ляжет в тень под дерево и целый день лежит, тяжело вздыхая…

Ответ тамады заставил хохотать даже самого помощника пристава. Он поднялся и крикнул:

— Вы слыхали? Вот это подкусила! Ай да девка!.. Ну, — он обратился к гостям, — здесь нам не выгорит! Пошли-ка лучше действительно в наш шалаш, в тень «отлеживаться»! А напоследок выпьем за то, чтоб таких девок было побольше, а жен с таким языком — поменьше.

Подвыпивший Андарко, моргая и улыбаясь толстыми, как у отца, губами, перевел людям слова помощника пристава, и они с удовольствием посмеялись его шутке. Острое слово здесь очень любили, кто бы его ни сказал.