Роже дю Гар - Жан Баруа

Следуя Вашим советам, я стараюсь проникнуться духом законов, управляющих вселенной, и тем самым прославить божественный промысел. Но Вы даже представить себе не можете, как не хватает мне Вашего заразительного оптимизма. Думаю, что дружба с аббатом Шерцем будет для меня полезна в этом отношении. Его врожденная веселость, его трудолюбие свидетельствуют о непоколебимой вере; его поддержка, надеюсь, поможет мне преодолеть мои душевные колебания. Я жажду этого, ибо за последнее время мне пришлось пережить немало тяжелых минут...

Простите меня, если я вновь огорчил Вас, дорогой господин аббат, и примите уверения в моем уважении и горячей привязанности.

Жан Баруа".

Столовая в доме доктора Баруа. Обед только что закончился.

Доктор (вставая из-за стола). Прошу прощения, господин Шерц.

Аббат и Жан встают.

Я должен быть в Пасси к девяти часам, меня ждет больной... Жаль, что не могу провести этот вечер в вашем обществе. Я был очень рад с вами познакомиться... Доброй ночи, мой мальчик. До нового свидания, господин Шерц... (С улыбкой.) И, клянусь вам, я твердо верю: сначала надо действовать и лишь затем размышлять; нынешняя же молодежь слишком много размышляет и размышляет плохо, ибо она бездействует...

Комната Жана.

Аббат сидит в низком кресле, положив ногу на ногу, опершись о подлокотники, опустив подбородок на сплетенные пальцы.

Аббату Шерцу тридцать один год.

У него плоская длинная фигура, затянутая в сутану. Большие мускулистые руки, размеренные движения.

Крупное, худощавое, бледное лицо. Черные, уже поредевшие, зачесанные назад волосы подчеркивают покатость лба. Бритое лицо кажется еще более гладким из-за почти полного отсутствия бровей. Прямые, нависшие надбровия бросают тени на удивительно ясные зеленовато-серые глаза, окаймленные черными ресницами. От длинного носа ко рту бегут две бороздки. Губы тонкие; временами они становятся бескровными, застывшими.

Серьезный, располагающий к себе вид.

Речь неторопливая, резкая; голос слегка гнусавый. Говорит длинными фразами, применяя малоупотребительные выражения; кажется, будто он мысленно переводит на французский язык то, что хочет сказать.

Жан, сидя на письменном столе, курит, болтая ногами.

Жан. Мне это приятно слышать. Я очень люблю отца... (С улыбкой.) Вы не поверите, как долго я его боялся.

Шерц. Не может быть!

Жан. Он наводил на меня страх. По-настоящему я узнал его лишь за последние несколько месяцев, с тех пор, как живу у него... Да, такая профессия, как у отца, облагораживает человека!

Шерц. Чтобы достичь такого душевного богатства, одной профессии мало! Иначе все врачи...

Жан. Несомненно; я допускаю, что у моего отца была к этому природная склонность.

Я хотел сказать... что он не ищет опоры в религии.

Шерц (с неожиданным интересом). В самом деле?.. Я так и думал.

Жан. Да... Отец вырос в очень набожной католической семье и получил глубоко религиозное воспитание. Однако, я думаю, он уже много лет не был в церкви.

Шерц. И уже много лет не верует в бога?

Жан. Отец никогда не говорит со мной о религии... Полагаю, что он не верует. Есть неуловимые признаки, которые не обманывают... К тому же...

Жан на мгновенье задумывается, устремив взгляд на аббата; затем, соскочив со стола, нерешительным шагом идет через комнату, закуривает папиросу и тяжело опускается на кожаный диван, напротив аббата.

Шерц. К тому же?

Жан (после недолгого колебания). Я хотел сказать, что профессия отца в конечном счете весьма опасна для религии...

Шерц делает удивленный жест.

Ведь приходится работать в больницах... Подумайте, какие могут быть взгляды у человека, который всю свою жизнь, каждый день сталкивается с людскими страданиями? Что ж он может думать о боге?

Шерц не отвечает.

Вы возмущены моими словами?

Шерц. Нисколько. Мне очень любопытно. Это все тот же древний протест, порождаемый злом.

Жан. Грозный протест!

Шерц (флегматично). Весьма грозный.

Жан. И наши богословы до сих пор так и не опровергли его...

Шерц. Не опровергли.

Жан. Вы это признаете?

Шерц (с улыбкой). Не могу не признать.

Жан молча курит. Затем внезапно швыряет папиросу и смотрит аббату прямо в лицо.

Жан. Вы первый священник, от которого я слышу такие слова...

Шерц. А раньше вы достаточно ясно ставили этот вопрос?

Жан. Не раз!

Шерц. И что же?

Жан. Каждый отвечал, как мог... Что я слишком впечатлителен... Что во мне возмутилась гордыня... Что зло есть условие добра... Что через испытания человек приходит к совершенству... Что со времени первородного греха зло угодно богу, и потому оно должно быть угодно нам...

Шерц (улыбаясь). И что же?

Жан (пожимая плечами). Пустые слова... Легковесные доводы...

Шерц бросает острый взгляд на Жана; выражение его лица меняется, становится серьезным; он старается не поднимать глаз.

Прежде всего сталкиваешься с таким софизмом: мне силятся доказать могущество и милосердие бога, расхваливая царящий в мире порядок; но как только я возражаю, что порядок этот далек от совершенства, говорят, будто я не имею права судить о нем именно потому, что он - творение господа... (Делает несколько шагов по комнате, повышает голос.) И в результате оба положения остаются непримиримыми: с одной стороны мне говорят, что бог само воплощение совершенства, с другой, что этот несовершенный мир - его творение!

Останавливается перед аббатом, пытается заглянуть ему в глаза. Шерц отворачивается. Оба молчат. Наконец их взгляды встречаются: вопрошающий взор Жана затуманен тревогой.

Аббат не может больше уклоняться от ответа.

Шерц (с натянутой улыбкой). Оказывается, мой бедный друг, вас также волнуют эти вечные вопросы...

Жан (с живостью). Что я могу поделать? Клянусь, мне бы очень хотелось, чтобы они не мучили меня.

Ходит взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, качая головой, как будто мысленно продолжает спор. Его энергичное лицо становится жестче, складки на лбу и сжатый рот придают ему упрямое и напряженное выражение.

Вы только что говорили о моем отце... Вот что меня постоянно смущало, даже когда я был ребенком: как можно во имя религии осуждать такого человека только за то, что он не причащается на пасху и не заглядывает в церковь! А ведь в Бюи к нему относились совершенно нетерпимо...

Шерц. Потому что не понимали его.

Жан (озадаченно). Но ведь вы тоже священник, вы тоже должны бы его осуждать?

Шерц делает неопределенный жест.

(Страстно.) Я всегда безотчетно возмущался этим! Жизнь моего отца - это бесконечное стремление ко всему благородному и высокому. Можно ли его порицать, нужно ли его порицать во имя бога? Нет, нет... К таким людям, как он, нельзя подходить с общей меркой, понимаете, они стоят выше... (Делает несколько шагов и с тревогой смотрит на аббата. Угрюмо продолжает.) Но ужаснее всего другое; вы только вдумайтесь хорошенько, друг мой: такой человек, как мой отец, не верует... Такие люди, как он, не веруют... Но ведь это не какие-то там дикари! Им знакома наша религия, они ее даже исповедовали, исповедовали ревностно. И вдруг, в один прекрасный день, решительно отвергли ее!.. Почему? Говоришь себе: "Я верую, а они, они не веруют... Кто же прав?" И помимо своей воли решаешь: "Посмотрю, подумаю..." И теряешь покой! "Посмотрю, подумаю" - вот проклятый рубеж, вот начало безбожия!