Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 3

Такой вот быстрый ветер задул и над Невой после убийства Алексея.

Многотрудный Ништадтский мир был подписан 30 августа 1721 года. Он долго тормозился, пока наши не пообещали взятку в два миллиона золотых ефимков английским посредникам. Закончилась Северная война. Это дело отметили жестокой публичной пьянкой на Троицкой площади Питера с раздачей вина народу из многих бочек. Во хмелю победители стали уговаривать царя назваться наконец «Императором восточным». Петр тоже пытался веселиться и согласился принять титул Императора, но всероссийского. Так наша Империя впервые утвердилась не только на наших спинах, но и на бумаге. Праздновали до конца года. 18 декабря новый Император очутился в Москве, молился о чем-то в Успенском соборе. Видимо, с Богом договориться удалось, потому что рождественские каникулы прошли буйно, с фейерверками, прогулками в потешных кораблях, поставленных на сани и проч.

Царство Петра склонялось на закат. Спастись от удушливой пустоты можно было только войной, ежедневной жертвой, ежечасным адреналином военной опасности, душераздирающими военными сводками, повседневными инъекциями властных иллюзий. На севере воевать было нельзя по договору, Крым и Турция тоже входили в европейские расклады. Оставалось двигать куда-нибудь по карте Марко Поло. Причем двигать хотелось на военных кораблях, а иначе, зачем их строили?

Итак, бред сформировался в идею похода на Индию. Резидентам был поставлен вопрос: «Нет ли какой реки из Индии, которая б впала в сие (Каспийское — С.К.) море?». Хотелось доехать в чудесные края по мягкой воде. Но географическая ситуация оставалась неясной. Поворотить сибирские реки, чтобы они переполнили Арал и Каспий и выплеснулись до истоков Ганга, пока не догадались, а воевать хотелось, хоть кричи. Решили дойти до Персии по следам Стеньки Разина. 18 июля 1722 года Петр отплыл из Астрахани с пехотными полками. Пехоты было 22000, матросов — 5000. По берегу двигались 9000 конников, 20000 казаков, 20000 калмыков, 30000 татар. Но воевать в гористых прибрежных местах было как-то неприятно, поход замедлился, дошли только до Дербента и Баку. В начале декабря Петр уехал в Россию, и через неделю уже торжественно въезжал в Москву. Геройских баталий на юге не получилось, обозначилось только русское присутствие, длящееся до сих пор в наших ежевечерних кровавых телевизорах.

Историк четко выделяет эпоху Петра, — особенно ее последние годы, — как переломный момент русской истории. Признаком этого перелома он считает экономический бум, взрывоподобное развитие промышленности, эпидемическое распространение мануфактур. И всё это — правда, за исключением пустяка — никакого перелома на самом деле не было. Экономическое чудо, сколь бы величественным оно ни казалось, ничего не меняет в сути человеческой. Южный эмир, проснувшийся в луже нефти и облепленный долларами, не перестает быть дикарем. Даже гарвардский диплом не вполне прикрывает гуманитарный срам этого удачливого бедуина. А для России наличие бумажных фабрик и оружейных заводов, ядерных реакторов и космодромов и вовсе ничего не значит. В лучшем случае — это начало движения в нужном направлении, в худшем — пародия на цивилизацию, сценический гротеск. В подтверждение я предлагаю вам несколько парадоксальных тезисов:

1. Наши рабы — самые читающие рабы в мире!

2. Наша текстильная промышленность полностью обеспечивает заключенных ватниками и портянками!

3. Наши пилоты-смертники в совершенстве владеют современной боевой техникой!

Этот грустный ряд вы можете продолжать до бесконечности, но я не советую вам этого делать. Не стоит всё-таки обижать наших военных, ученых и прочих заключенных, — каждый из нас, взятый по отдельности, — не такой уж скорбный двуногий, мы ничем не хуже европейцев и американцев в раздетом, отвлеченном от государства виде.

К несчастью, русский опыт накапливался веками, он оставил незаживающие рубцы в сердцах и умах наших людей. Он проник на генетический уровень и застрял там неизлечимо. Попытки Петра, его родственников и безродных подражателей «насадить просвещение», «обустроить Россию», «воспитать человека нового типа» напоминают эксперименты по дрессировке забитой собачки, смахивают на хирургическую пересадку этому славному, но несчастному животному шкуры колли или добермана. Раньше надо было беспокоиться, господа!

Старые дрессировщики и хирурги это прекрасно понимали и надеялись, что в результате их усилий: «Обращением более и более сильного внимания на всенародные права, общество мало-помалу придет к обеспечению человека как человека». И это правильно, но неосуществимо. Времени не осталось. Этими мало-мальскими делами нужно было заниматься с 9-го века. А сейчас — поздно, Время почти закончилось. Под «сейчас» я имею в виду последние — в прямом и переносном смысле — 300 лет.

Еще одно обстоятельство выбивало Петра из колеи. Он продолжал заниматься частными проблемами Империи, учреждением производств, синодов, академий, школ; написанием монастырских уставов и бюрократических правил, и прочим, и прочим — без числа. Этот метод руководства хорошо известен по журналу «Корея сегодня» и называется «руководство на месте». Любимый вождь Ким Ир Сен выезжает на одну из двух фабрик и лично щупает ситец. Но Россия не Корея,всю не перещупаешь. Наш Император должен заниматься только стратегией, только контролем имперской пирамиды, только философией всенародной варки в гигантском общепитовском котле, каким была и остается Русь.

От мелочей императорской жизни возникали одни только неприятности. Каждый день поступали достоверные сведения о воровстве самых близких соратников. Кроме общепризнанного вора Меншикова, попались и почти все прочие, во главе с председателем тогдашнего Верховного суда. 7 мая 1724 года короновали Екатерину, но вскоре был схвачен и казнен «ее любимец и правитель вотчинной канцелярии» камергер Вилим Монс — брат давней возлюбленной Петра. Всё перемешалось в голове Императора — память прошлого, досада настоящего, неопределенность будущего.

Летом Петр разболелся, его подлечили, но 22 сентября случился сильный припадок, за который царь избил лекарей, «браня их ослами». В первых числах ноября, проплывая у Кронштадта, Петр спрыгнул в воду и стал помогать солдатам снимать с мели бот. После этого слег окончательно. 17 января 1725 года болезнь усилилась. Было велено рядом со спальней оборудовать церковь. 22 января царь исповедался и уже не мог кричать от боли, а только стонал. 26-го была проведена молниеносная амнистия каторжников по второстепенным делам. Облегчения не последовало. 27 января помиловали всех смертников, кроме убийц и рецидивистов. Страдания продолжались. Бог, к которому больной обращался непрестанно, требовал чего-то большего. Петр попросил бумагу и начал писать: «Отдайте всё...», — но тут перо выпало из рук. Прибежала дочь Аня, хотела писать под диктовку, но Петр безмолвствовал...