Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 4

Мы по-идиотски в третий раз поперлись зимой в Финляндию. Это вы тоже помните?. Порядок. Дальше.

Тут нервы с обеих сторон не выдержали.

Брат Адольф просчитал-таки, что на бросок через Ла-Манш и Атлантику ему ресурсов не хватает. И вместо, чем попросить по-человечески, решил взять без спросу, где плохо лежит. Плохо ресурсы и по сей день лежат известно где.

Брат Йозеф тоже просчитал, что брат Адольф сгорит на днях или раньше. И шкуру его социалистическую поделят сырники и сметанники. А шкура эта нам очень бы пригодилась. Нам ее цари наши — Чингисхан и Батый, — не дойдя до Эльбы, завещали.

В братских генштабах возникло встречное движение картежных мастей — красных и черных стрел. И хотя бы Максим Максимович Исаев, Рихард Зорге, германские шпионы среди поволжских немцев и московских сидельцев не настучали куда следует об этих планах своей онанимной морзянкой, так может ничего бы и не случилось. Но настучали. Пошла игра на опережение: тевтонские свиньи (не обижайтесь, deutschen Genossen, свиньи — в смысле армейского построения) нацелили пятачки в привычном новгородском направлении; наши спартаковцы и армейцы тоже приготовились выполнить отработанное забегание до Берлина, а там поглядим.

Далее все происходило, как по-писанному. А также — по-зазубренному, по-кинопрокатному, по-газетно-репродукторному.

Коварный враг ровно в четыре часа утра воскресенья, когда все наши дрыхли после субботнего приема на грудь, разбомбил к чертовой бабушке все, о чем знал или подозревал. И подумал сгоряча, что аллес капут. Что никто не встанет на защиту неласковой нашей Родины-матери.

А хрена не хотел?

Только завопило в репродукторах: «Вставай, страна огромная!», как она и встала. Не догадывался враг, что у нас встает даже существительное женского рода, не говоря уж о среднем и мужском. Так что, совершенно неожиданно для теплолюбивых наследников Готфрида Бульонского и Ульриха фон Юнгингена у нас и встал, и встала, и встало. А где не встало, там подняли и поставили — в строй, к станку, к стенке. Получилось поголовно. Но как-то двояко...

Время это — военно-отечественное, как на грех случилось незадолго до рождения автора этих строк. И стал он, родившись, смотреть в телевизор, на киношную простынку, в книжку. А еще стал распрашивать всех своих родных (кто жив остался), а за что у тебя, дедушка эта звездочка да вот эта медалька с танком? «За отвагу», внучек. А много ты, дедушка, немцев убил? Молчание. А немцы плохие? Молчание. А ты на войну добровольцем пошел? Молчание. А ты никого-никого не боялся? Боялся. А кого? — немцев? Всех...

Двоякость поразила автора примерно такой тихой сапой.

Вот, смотришь ты телевизор, кино в родном клубе, читаешь рассказы и романы про войну, слушаешь на классном собрании лично тобой обнаруженных ветеранов, — и выходит, что проснувшись на рассвете 22 июня 1941 года, все просто галопом бежали в сельсоветы и военкоматы, чтобы занять очередь на войну. Кто опоздал, те пролезли на фронт без билета.

Тогда ты откладываешь книжки и дергаешь ветерана за пиджак: «Скажи —ка дядя...».

Дядя по инерции выпаливает: «Нас подняли по тревоге в три утра, и мы ринулись форсировать ледяную Свирь с именем Сталина!»...

Ты смотришь на дядю жалобно...

Он успокаивается и признается, что очень страшно было.

Потом ты подрастаешь и наливаешь дяде двойную наркомовскую дозу студенческого самогона «Чистая слеза».

Вот слеза и течет. И кается дядя, что было ему не просто страшно, а жутко до онемения. И не пошел бы он ни на какую войну, да война казалась милее тыловых начальников. Так что, раскидывай сам, пока голова цела, где сподручнее подыхать...

Но были среди моих собеседников и шкурные карьеристы — эти напористо маршировали по чужой крови — подсобрать орденов. Их не брали ни самогон, ни баня. Но мысль штабная отчетливо светилась в белесых от пара и водки глазах.

Были и дурачки безголовые, смертельно одураченные (зомбированные по-нашему) пацаны. Их 1925-й год рождения после войны стал музейной и даже кладбищенской редкостью.

А таких, кто с точным пониманием, целей, средств, интересов и последствий, с осмысленной ненавистью к врагу пошел бы и победил, увы, не встретилось автору. Небось погибли все, или не родились вовсе.

Однако, Война началась, продолжилась не так уж долго — не Столетняя она была, не Семилетняя, — и закончилась большой, несметной, немерянной кровью и великой Победой. Откуда ж эта Победа взялась? А оттуда, что создал наш Император страшный запас прочности в непобедимом своем народе, сковал его одной цепью, связал одной условно-досрочной целью, бросил в огонь и на лед. СМЕРШ и заградотряды, контрразведка и особые отделы, самоубийственная партизанщина, беспросветные трибуналы для рядовых и генералов, казни перед строем и в темноте подвалов, — все эти моральные и материальные стимулы, гениально объединенные нашим Вождем, так удачно легли на наш природный азарт, так ловко подогрели наше врожденное бездумное самопожертвование, что на Победу мы были просто обречены!

Победил бы в этой войне изнеженный народ соседней Европы?

А он и не победил.

Победил бы затюканный народ царской России?

Хрена! Скорее бы с эсэсовцами забратался. Невпервой.

А мы победили. Слава нам!

Было у нашей Победы два главных свойства: 1) Всемирно-историческое значение и 2) Незабываемость.

1) Всемирно-историческое значение формулируется так: «Советский народ под знаменем ленинской коммунистической партии, под руководством великого Сталина раздавил фашистскую гадину и спас народы Европы и всего мира от порабощения». Мне кажется, что всемирно-историческое значение действительно имеется. Но состоит оно не в предотвращении «фашистского ига», — нас такой ерундой не испугаешь, мы этих иг перетаскали и не сосчитать. Одно татарское нам 250 лет шею терло-не-перетерло. А спасли мы мир от реальной катастрофы.

Победи нас Гитлер...

Впрочем, как бы он нас победил? Ну, взял бы Москву. Бери, не жалко, смотри не подавись.

Ну, дошел бы до Урала. Ну, а дальше-то что?

Мы бы его замазаили, засусанили, да и попрятались.

Союзники наши испугались бы сибирских ресурсов конкретно, пошли бы в бой непонарошку...

Но тут Сталин восстал бы из лесного гроба, помирился с Гитлером, показал всему остальному человечеству неумолимую нашу мать. Или захватил бы Гитлер весь мир сам. Разницы нету.

Что бы они с этим миром делали? Иметь весь мир, это тебе не то, что иметь всех баб села Берестова, — на всех не поспеешь. В итоге, рождаемость арийско-коммунистическая все равно снизилась бы до минуса, как сейчас. Никто же нынче не препятствует арийцам распространяться в биосфере. А где они?

Сдается мне, что любой итог любой войны в космическом отдалении выглядит как незначительная разница в названиях улиц взятых и оставленных городов.