Сергей Кравченко - Книжное дело

— А что вы печатали?

— Пока ничего, — сказал Никифоров, — я буквы впрок резал, а эти станок ладили. Что печатать, обещали сказать к осени.

— А что бы вам, братцы, для нас не попечатать? — ласково пропел Федя, выливая остатки Романеи в глиняные плошки.

Троица убедилась, что капли упали поровну, и дружно закивала головами. Казалось, треглавый Змий соглашается на опасный полет.

Стали мастеров обустраивать.

Зимой сгорели гробовые — они же иконописные мастерские. Прохор посчитал, что книгопечать, с одной стороны — дело изобразительное, как иконопись, с другой — вечное, — как гроб. Поместили умельцев в уцелевшее крыло гробовых мастерских. Новоселам очень понравилось убранство помещения: здесь имелись мощные каменные плиты — основа будущего станка, удобные приспособления для сна, еды и работы. Сон, еда и рукоделие в гробах настраивали на философский лад.

При постановке артели на дворцовое снабжение возникла заминка. Василий Никифоров в список едоков поместился легко, а два безымянных «старца» никак не вставлялись.

Но не положено у нас без имени кормить! Покормишь анонима Христа ради, а у него имя окажется Сигизмунд, или фамилия Радзивилл…

— Федя с Прошкой зашли к мастеровым в последний раз знакомиться. Дистрофики отказались.

— Ну, и ладно, — сказал Прошка, вынимая чернильницу, — не хотите по-хорошему, сделаем по-плохому. Давай, господин советник, приговаривай!

Монахи сжались бездомными котятами. Им не хотелось покидать насиженные гробы.

Федя отставил носок красного сапога и произнес нараспев:

— Вот ты, — тычок в левого «погорельца», — будешь зваться… э-э… Петр… э-э… Тимофеев. А ты, — тычок вправо, — Иван… э-э… Федоров!

Так и записали. Прохор с мстительным удовольствием водил гусиным пером. Он до сих пор не мог успокоиться, что ему вот так же назначили «родовое» прозвище «Заливной» в честь поросенка под хреном со сметаной.

Вышли на воздух.

Когда шли через Красную площадь, Прошка спросил:

— Ты как имена подбирал?

— По науке. Чтобы одна часть была от святости, а другая — от народной мудрости.

— Ну, и?…

— Петр — в честь Петрова поста, когда мы их нашли.

— Так. А Тимофеев, в честь какого «народа»?

— В честь моего верного коня, Тимохи…

Заливной заржал, задохнулся, упал животом на каменный столбик у моста через пристенный ров.

— А Иван, — в честь Крестителя? — из глаз Прохора текли слезы радости.

— Да. И в честь нашего государя.

— А Федоров?!.. — в глазах подьячего засветился восторг прозрения.

Федя возобновил позу царедворца, вежливо приподнял легкую шапчонку и слегка поклонился.

— Совершенно верно, сударь!

— Ну, ты наглец! — радовался Прошка, — себя с царем в одну строку вставил! Слушай! У них же теперь новые имена, неизвестные Богу! Их крестить полагается! И что будет, когда узнают, что это мы их нарекли?

— А ты никому не говори, брат, — сказал Федя, поднимая друга.

— Ладно, только давай их еще под какой-нибудь монастырь подведем, чтобы они у нас монастырской артелью числились. Меньше будут на них взыскивать городские власти.

— А как тогда дворцовое довольствие давать?

— А вот так и давать, — как милостыню. На одних монастырских хлебах они, пожалуй, околеть могут.

Тем временем поступили первые результаты следствия. Их не выбили пытками, а добыли из трофейного сундука. Филимонов рассортировал его содержимое, компрометирующие записки — о численности Крестовых общин в епархиях и проч. — оставил себе, а «философский» слой бумаг сбросил Федору.

Смирной быстро справился с разбором своей пачки. В большинстве это были цитаты из Библии, жития святых, апостольские послания. Их объединяла общая идея — церковь превыше всего земного. Крамольными эти цитаты назвать было нельзя, но, по сути, они таковыми являлись. Не только потому, что принижали значение царя, но и потому, что усиленно использовались для подрывной пропаганды на тайных сходках. Впрочем, доказать это мог только Собор ученых, то есть, такая же, но явная сходка. Это выглядело смешным, и проще было доказать заговор лично царю в узком кругу. При попах столь очевидных истин не докажешь.

Смирной спрятал пачку прокламаций до будущих времен в особом отделе Великокняжеской библиотеки и занялся последним, самым интересным манускриптом.

На длинном свитке, извлеченном из лакированной кожаной трубки, размещался очень красиво написанный трактат о вселенской опасности города Новгорода. Анализ новгородских вольностей, стратегических преимуществ вольного города и политических угроз, исходивших от его устройства, сопровождался красочной картой.

Смирной собрался внимательно изучить научный труд, когда к нему влетел Заливной.

— Государь желает знать наши новости.

Федя стал собираться, умываться, причесываться.

Грозный уже знал о нападении на островной Острог из краткого доклада Смирного и со слов «военных» — Скуратова и Сомова. Воеводы приврали боевую сторону дела. У них выходило, что полчища черных всадников, собранных в каменной твердыне на острове Буяне, были истреблены горсткой московских витязей, готовых служить своему государю не за деньги и не за чины.

— Не за деньги, — жалобно кивнул Сомов.

— Не за чины, — печально согласился Скуратов.

На расспросы о происхождении темных сил, герои разводили руками, растекались, утрачивали стальной блеск, не отражались в зеркале. Превращались в дурачков, согласных танцевать вприсядку.

Грозный отпустил победителей и велел Заливному подготовить указ о производстве Григория Алексеевича Скуратова в окольничьи.

Прошка скривился: такого рода в Разрядной книге нет, а записан Гришка в отдельной ведомости, среди «малют», — совсем уж незначительных жильцов, допускаемых, однако, ко двору. Производить таких сразу в окольничьи нелепо.

— Тогда впиши его к Бельским, — как бы он из их роду. Я Бельских успокою.

Заливной застыл с раскрытым ртом.

— Да, так и пиши: «Жаловал государь Григорья Лукьянова Малюту Скуратова-Бельского в свои окольничьи». Записал? Теперь пиши: «А дворянина Данилу Сомова — ста рублями». Теперь Смирного зови.

Прошка зазвал Федора.

— Тут, брат, так назначают! — нам с тобой и не снилось! Смотри, отчества не потеряй!

Грозный встретил Федора расслабленно. Он был сыт едой и вином, доволен прошлой ночью. Женские особи еще не перевелись в пространствах Большого Дворца.

— Ну, раб мой Федор, как ты служишь мне? — затянул Иван.

— Исправно, ваше величество.

— Рассказывай о темных силах. Что за битва у вас была?

— Бились бойцы, а я все больше по книжной части воевал.

— И что навоевал?

— Пока не знаю. Не все понятно.

— Тогда ты дурак! Три дня после боя, а ничего не понял? На войне нужно думать быстро, быстрее, чем стрела летит. А за три дня в тебя столько стрел всадят!