Сергей Кравченко - Книжное дело

— Над тобой, господин дьяк, нависла страшная опасность! Ключ — это власть и золото. Но ключ — это и вход в царство небесное.

Висковатый сжался и начал густо потеть. Кот Истома поспешил покинуть помещение.

— Ключ небесный находится меж созвездий Гончих Псов и Кабана. Мой тебе совет, спроси бывшего псаря Данилу Сомова о Псе и Кабане. Какое он первое слово скажет, с тем ко мне и возвращайся.

Висковатый недовольно запыхтел и убрался под дверь царской палаты, где обычно ошивался Данила. Уже через час дьяк встретил знатока псовых наук и гордо спросил о Псе и Кабане как таковых.

— Чего? — не понял Данила. Потом прищурился и вывалил, что слышал, как тебя, дьяк, величают кабаном и собираются осмолить на вертеле.

Тут из палаты донеслись звуки посуды, и сильный голос запел. Данила юркнул к царю, а Висковатый рухнул на лавку преодолеть обморок.

К Федору он вернулся мокрый, тяжко сел, развязал кошель и молча положил на стол пару золотых.

— Ну? — спросил Федор.

— Поджарить приговорили.

Губы и подбородок дьяка тряслись, и он заскулил тонко — не по комплекции, не по чину.

— Многие годы служу! Никакой корысти не принял!..

— Ну, ладно, ладно! — замахал руками Федя, — это еще не беда. Есть Ключ, значит можно беду замкнуть. Ключ золотой? Золотой. Значит, беда замыкается золотом. Твой поджар переводится на какое-то другое тело. А твое тело будет покрыто золотом. И нужно тебе идти к царю. Будет спрашивать, зачем пришел, говори: «Исполнить волю злато-парчовую!».

Висковатый нехотя высыпал на стол еще пяток монет, посчитал, что этого хватит на позолоту его бескрайней плоти, и поднялся идти.

— Скажи, Иван Михалыч, — окликнул Федя, — есть ли у тебя дочь подвенечных лет?

— Засватать хочешь?

— Не то важно, чего я хочу. Важно, чего она хочет, — туманно произнес гадатель.

Висковатый пожал плечами и вышел. Ему было не до дочери и не до золотой парчи. Шкура его дымилась.

И совсем уж передумал Висковатый идти к Грозному, но снова встретил во дворце Данилу Сомова. Данила подмигнул дьяку черным глазом и пошел себе, поскуливая, как сучка на морозе. Висковатый бросился в царские покои. Царь как раз выпивал.

— А! Кабанчик! — ласково встретил тезку веселый повелитель. На столе стояло блюдо с запеченым поросенком. — Садись! Пей, что Бог послал. Ешь, что черт поджарил!

Висковатый сел, не чуя ног.

От царя он вышел через час, потный и пьяный до свинячьего визга. В руках держал свиток парчи с золотой ниткой, на вопросы не отвечал и почему-то очень спешил домой.

К вечерней молитве весь двор только и говорил о чудесном предсказании Федьки Смирного, о парчовом кафтане дьяка, о нечаянном позоре и скорой свадьбе его дочери.

А после молитвы астролог Смирной обнаружил своего кота Истому в запретном месте — на обеденном столе. Сегодня у Истомы имелось оправдание — он сторожил посреди стола большой мохнатый комок кровавого цвета. Внутри комка что-то перекатывалось и звякало. И норовила тварь ускользнуть из цепких лап.

Надо ли говорить, что с этого дня придворные выстроились в очередь к подьячему Смирному, и проблема хлеба насущного решилась для него бесповоротно.

В ночь с 24 на 25 декабря 1563 года кремлевский народ занял места у юго-восточных окон, поднялся на высокие точки — колокольни, башни, стены. Кто попроще, влез на крышу. И у всех с собой было.

Ждали волшебного явления природы, которое, в принципе, происходило ежегодно. Но не каждый год Москва встречала Рождество таким чистым, звездным небом. Сегодня земля, грязь и грех нашего бытия были красиво прикрыты свежим снегом утреннего посева. Только дым московских печей поднимался вертикально и угрожал прикоптить вселенскую благодать.

«Указать бы, чтоб не дымили с полудня? — подумал Иван, — так нет, забунтуют. Давно не бунтовали».

Царь стоял в проеме Большой звонницы и смотрел на восток.

«Как же им повезло! Ни к кому не пришли волхвы, а к ним пришли. И Христос не в Риме родился, не в Афинах, не в Царьграде. Вифлеема этого — на Кукуй не наберется, а поди ж ты!».

«А мы тут сидим. Ни волхвов тебе, ни воду в вино превратить, ни народ накормить двумя хлебами!».

«А было бы здорово! — восходит Звезда от Вавилона, но заворачивает не в Иудею, а сюда! Приходят кудесники. Вот, говорят, Иоанн, благая весть тебе. Будешь крестить весь мир, а не одну только Русь».

«Как же мне его крестить, когда он трижды крещен? Да и слаб я».

«Крестить, брат, нужно регулярно, в каждом поколении. А то дети подрастают, и думают, что война — игрище, кровь людская — водица слабого настоя, а рваная копьями человечина — хлеб насущный».

«А что слаб ты, так это даже хорошо! Не будешь посягать силой, а будешь посягать умом и деньгами. Вот мы тебе дары принесли — монеты разной чеканки. По тридцать сребреников каждого вида и от каждой страны. Недоимка за каждый год от рождества Христова».

Иван начал считать. Долго умножал 1563 на 30, получил 46890. Стал прикидывать, сколько есть на свете стран, сбился со счету и чуть не прозевал явление Звезды.

На стене закричали, и очумелый от трезвости звонарь задел язык среднего колокола. Прокатился длинный, волнующий звук, и все увидели Звезду. Крупная, лучистая капля потекла снизу вверх — от замоскворецкого лесистого горизонта к небесам Божьим.

Народ полюбовался на это чудо пять минут и занялся делом. Достали выпивку, закуску, развязали крестьянские узелки, раскрыли полированные короба. Тяжкий рождественский пост снова был в прошлом. И как же возвышенно, одухотворенно выпивалось на свежем воздухе! А вы говорите, мы в Бога не верим!

Иван повернулся, чтобы сойти с колокольни, глянул вниз и вздрогнул. По площади, по чистому снегу от митрополичьих палат бежали три темные фигурки.

«Волхвы!», — ударило в голову.

Сжал кулак в кармане. Успокоился.

«Нет! Когда все пьют, надо и себе выпить!».

Иван спустился, вышел из звонницы, хотел перейти площадь к Красному крыльцу и окаменел. Холодная сеть спутала тело, поволокла вбок. Три черные фигуры бежали прямо к нему!

«Это не волхвы! Это Азраил, Исрафил с Азазелью!» Но ангелы смерти не стали хватать Ивана, сами повалились в снег.

— Не казни, государь! — всхлипнул Азраил.

— Отче Макарий отходит! — выдавил Азазель.

Исрафил молча размазывал вполне искренние слезы.

«Хорошо, мороз невелик, — облегченно подумал Иван, — слеза не замерзает».

Пошли к Макарию. Стража и придворные увязались следом, озабоченной стаей.

Макарий испортил все праздники. Он агонизировал и 25-го — в само Рождество, и 26-го — в Собор Пресвятой Богородицы, и еще 5 дней. Только в ночь с 31 декабря на 1 января 1564 года душа предстоятеля Московской православной церкви отлетела на небеса. Аминь!