Галина Петреченко - Рюрик

Старейшина подивился, осторожно покрутил круторогий крюк и дал указание на земле его испробовать: можа, глубже пахать будет вместо орала? И опробовали: железный крюк брал глубже только рыхлую почву, легок он был для славянской земли. А когда поверх крюка догадались привязать огромный камень и проволочь их вместе по земле, вот тогда крюк действительно взял глубже. Вот тогда охам и ахам не было конца. Все селение вышло глядеть на дивную пахоту. Необычный плуг был тяжел, но резал землю легко, обнажая мощный серый пласт. И хотя труд был радостен, был он все-таки и очень тяжел, потому и меняли славяне и рароги друг друга чаще.

После того как ладожане вспахали всю паровую землю, на поле вышли нарядно одетые женщины с детьми, у которых на груди были подвязаны небольшие чистые холщовые мешочки с зерном. И началось священнодействие. Размеренным шагом, легкой вдохновенной поступью с востока на запад шли женщины и плавными жестами ласковых рук забирали зерно из детских сумок. Идущие рядом с женщинами дети понимали, что их матери сейчас творят великое таинство, которое под силу только людям с чистой душой. Живое зерно, благословенно падающее из их рук на благодатную почву, должно дать обильные всходы. И дети не чувствовали тяжести сумок, и рыхлая пахота не утомляла ног. Движения тел были плавными, почти певучими, и ритм их совпадал с мелодией нехитрой песенки, которую напевали словенки:

Как посеяла я полюшко, Загадала свою долюшку, Загадала свою долюшку:

Скоро ль буду я в неволюшке?..

И долго еще, пока догорала вечерняя заря, Рюрик с Эфандой, сидя на крыльце, слушали эту бесконечную песню.

— Хорошая песня! — вздохнув, грустно сказала Эфанда, когда женщины закончили петь. — Но у нее всегда другие слова. Видимо, здесь все умелые сказители, — с добрым удивлением добавила она и посмотрела на мужа…

Рюрик кивнул своей младшей любимой жене, словно подбадривая ее. Он всегда находил в ее рассуждениях что-то особо сокровенное.

— Хорошо пели словенки: «Как хочу быть я в неволюшке!» — с робкой улыбкой снова тихо заговорила Эфанда. Женщины внизу примолкли, и княгиня не хотела, чтоб ее слышали.

Рюрик вопросительно вскинул брови.

— Как хорошо быть в неволюшке у любимого! И у всех народов это самая сладкая неволя! — проговорила она быстрым шепотом и испугалась, что слишком много сказала. Мать всегда учила ее молчать о своих чувствах, какими бы сильными они ни были… «Чувства проявляются в заботах, а не в словах, любила повторять мудрая жена вождя. — Чуй его душу и внемли его нуждам». Иногда и отец, с радостью поглядывая на подрастающую красавицу дочь, лукаво говорил: «Мы, мужчины, видим все, но чаще всего хотим видеть покорную душу женщины… — и хитро подмигивал дочери. — Вся краса женщины, Эфанда, — в ее мудрости, а мудрость — многолика. Приучайся к мудрости, дочь!» Эфанда многого не понимала сначала, но первое, что она сумела постичь, — это умение слушать. С этого и началась многоликость ее мудрости. Затем она научилась терпеть. Как хотелось говорить, когда к матери приходили жрицы, садились на медвежьи шкуры и ласково о чем-нибудь спрашивали маленькую девочку. Она произносила те слова, которые слышала вокруг, путала их значение, вызывая смех, но ловила возмущенный взгляд матери и… смолкала. Позднее, когда ее о чем-нибудь спрашивали, она отвечала далеко не так, как думала, а так и только то, что желали услышать от дочери вождя. Нет, не потому, что вырастала лицемеркой, а потому, что поняла; ее душа никого по-настоящему не волнует. И это вовсе не потому, что люди злы или дурны, а просто у всех на сердце свои, кровные заботы и чужие никого глубоко не трогают. Нет, она не замыкалась в себе, в мире своих женских забот. Она жила нуждами матери, отца, соплеменников, а теперь вот — заботами мужа, но всегда помнила наказ матери: «Да, у него уже есть две жены! Возможно, будет еще три, а ты будь для него единственной!» Нелегко это было принять сердцем, но она приняла и, помня сказания о царских гетерах, старалась освободить свою душу от ревности. Эфанда доставала из маленького плетеного короба древние писания, в которых говорилось о загадочных лемурах и туранцах, об атлантах и Питри, спустившихся с Луны; о царских правителях с Венеры, знавших, как побороть ревность в сердце, развивая особые свойства души. Ее поражало величие тайн, окутывавших жизнь Неба и Земли, и крепкая связь их. Она так хотела бы постичь эти тайны, но не для того, чтобы повелевать своим мужем, как Руцина, которую так любил и все же оставил Рюрик, а для того, чтобы быть ему советчицей и постепенно научиться говорить только то, что идет прямо из души, от всего сердца и вовремя. Говорить кратко и трепетно, что так трогает душу Рюрика.

Рюрик улыбнулся словам Эфанды о «самой сладкой неволе» и поправил убрус на ее плечах. Весной в Ладожье вечера прохладные и сырые, как и у них, в Рарожской бухте, не застудилась бы любимая. Крыльцо хоть и на высоких столбах, а туман проникает всюду.

Только Эфанда хотела сказать что-то в ответ на заботу мужа, как дозорный с вышки, возведенной прямо во дворе Рюрикова дома, крикнул:

— Князь, к тебе поздние гости с пристани! — С какой вестью? — с досадой спросил Рюрик. Дозорный вгляделся еще раз в сигналы, подаваемые взмахами факелов с другой вышки, и растерянно доложил:

— Из Новгорода, от Гостомысла и Вадима, послы для разговоров едут.

Рюрик встал со скамьи и недоуменно пожал плечами:

— К чему бы это? Что им еще от меня надо? — тихо спросил он скорее себя, чем ожидая ответа, и тут же пожалел об этом: ведь рядом жена, душу которой нельзя омрачать.

Эфанда молча пожала плечами и нахмурилась. Она быстро встала со скамьи, порывисто обняла мужа, прижалась к нему и тут же отпрянула — знала, что больше занимать его внимание нельзя.

— Не горячись, слышишь? — прошептала она.

— Попробую. Посмотрим, что из этого получится! — Голос его прозвучал мягко, но глаза потемнели. — Надеюсь, в моем доме они будут мирны! — будто ответив ее беспокойной думе, быстро проговорил он.

Эфанда уткнулась лицом в его плечо и горько созналась:

— Не хочу оставлять тебя с ними. Тревожно мне что-то.

Рюрик погладил жену по голове, поцеловал ее в лоб и некоторое время смотрел вдаль, прислушиваясь к своим ощущениям. Нет, спина не напрягалась сама собой, ледяного прикосновения секиры он не ощущал. Да и Бэрин с параситами сделали свое дело. В последние дни Рюрик чувствовал себя увереннее и уже решил, что и Вадим с Гостомыслом успокоились. Нет, ошибся, видно. Просто было затишье перед… Рюрик побоялся даже в мыслях назвать грядущее событие так, как он его понимал. «Что Святовит даст, то и будет», сурово решил он. Открыв дверь, князь позвал слугу.