Галина Петреченко - Рюрик

Вадим хмуро молчал. Да, истина крылась в многословье старого хитреца, но открыл-то он ее не всю. Не всю! Вроде бы все гладко, но чего-то явно не договаривает этот старый бес. Чего же? Вадим смотрел на посадника и ждал, когда тот коснется самого больного места. Но посадник отвернулся от князя, подошел к очагу, подбросил в него несколько сухих поленцев, пошвырял щипцами угли, раздул огонь и, полюбовавшись на игру вспыхнувшего пламени, повернулся к предводителю ратников.

— И нынче, — как бы спохватившись, со вздохом заговорил посадник, и Вадим застыл, почуяв, что разговор приобретает особую остроту, — и нынче, я думаю, невозможно заставить Рюрика подчиняться тебе! — медленно и тяжело проговорил Гостомысл и, предупредительно подняв руку в сторону вскочившего Вадима, хмуро добавил: — Тем более что они разгадали твое заклинание.

Вадим задохнулся от злости.

— Это… все ты! — хрипло проговорил он. — Ты! — закричал он с нарастающей силой в голосе, но Гостомысл решительно перебил его.

— Не я, а ты! — крикнул он, схватившись снова за сердце. — Ты никак понять не можешь, что привели мы в этот раз, — неожиданно голос его ослаб из-за острой боли в груди, — силу, которая не чета тем, прежним, запомни это! — предупредил он и снова, не дав Вадиму возразить, глухо, превозмогая боль, заговорил: — В этом наша первая беда. Ведь те жили сами по себе, а эти… — он поднял указательный палец левой руки вверх и погрозил им Вадиму, — а эти с нашим людом скрепляются! Ну, а что вы с Рюриком друг другу кланяться не хотите, — горько вздохнув, изрек Гостомысл, — и, как я чую, никогда не захотите, в сем наша другая беда! — Он передохнул немного, взглядом умоляя Вадима не мешать, подождать чуть-чуть и дать ему договорить, и, когда тот чудом повиновался, хрипло продолжил: — Ив том, что вы оба с Рюриком зело молодые, зело крепкие головою и телом — со-пер-ни-ки, — в сем наша третья беда! — Вадим хотел было возразить, но Гостомысл, словно разгоняя перед собой невидимую пелену, помахал левой рукой в разные стороны, не дал ему ничего сказать и снова тихо молвил: — Вы никогда друг другу ни в чем не уступите, и кто из вас кого опередит, один Святовит ведает!

Он поднял обе руки вверх, обращаясь к божеству, и тяжело вздохнул, зная, что новгородский князь не сразу переварит сказанную им правду.

Вадим вскочил и метнулся к выходу. У самой двери светлицы князь остановился, оглянулся на Гостомысла и хотел было что-то ему сказать, но посадник вдруг быстрым суровым взглядом приковал его к порогу, и князь не посмел ослушаться.

— Боле меня, старика, в дела Рюриковы не впутывай! — грозно прошептал он. — И людей моих своим шатанием не прельщай! — тихо, но строго наказал Гостомысл и отвернулся от разгоряченного князя.

Вадим быстро оценил все и, стоя у порога светлицы, вдруг угрожающе проговорил:

— Об одном прошу, старейшина: не мешай мне, коль чего заподозришь. Не мешай!

Гостомысл вздрогнул, с гримасой ужаса на лице обернулся к князю и не смог произнести в ответ ни звука. Резкая боль пронзила грудь, и посадник вновь схватился за сердце.

— Я Словении! — как будто издалека услышал он голос Вадима. — И дозволь мне до конца испить свою чашу!

Князь рванул на себя тяжелую дверь светлицы и быстро вышел.

Гостомысл безнадежно махнул рукой вслед ушедшему, горько вздохнул, согнулся в три погибели и мрачно задумался.

Вадим стрелой слетел с крыльца дома посадника и пересек просторный двор. Меховая сустуга на князе широко развевалась, длинные полы трепал сырой холодный ветер, но Вадим не замечал ни холода, ни сырости. Отворив рывком калитку, он едва не сшиб с ног известного новгородского волхва-кудесника, которому, наверное, было не меньше ста лет, но держался этот мудрый словенский жрец еще прямо, был седоголов и длиннобород. Уступить бы дорогу Ведуну, не лететь бы буйным ветром навстречу, но зло кипело так бурно в душе новгородского князя, что даже заветы, усвоенные с детства, о почитании мудрой старости не приостановили его бега.

Ведун посторонился, уловил безумство взглядя новгородского князя и прошептал ему вслед:

— Идеть, словно леший, а душа горить, яко огонь! Совы… правду, ведаю, глаголили…

Вадим убежал, не слыша Ведунова пророчества, а кудесник неторопливо переступил порог Гостомысловой светлицы.

— Доброго тебе духа, новгородский владыка! — старческим голосом произнес он и поклонился главе объединенных словен.

— А-а! — хрипло протянул новгородский посадник, тяжело разгибая спину и поднимаясь навстречу кудеснику. — Ведун, глашатай судьбы, идет! — с грустной улыбкой поприветствовал он волхва и с трудом договорил: — А я только что хотел послать за тобой. Учуял ты мой зов. — Пряча усталость и превозмогая боль, все еще державшуюся в груди, Гостомысл подошел к старцу и печально проговорил: — Что молвишь, мой мудрый ср-ветник?

Он обнял старика и усадил рядом на широкую беседу за стол.

— Цежи отведаешь? Али киселька гречишного? — Гостомысл подвинул Ведуну два глиняных блюда. Старик поклонился благодарно, осторожно взял в руки блюдо с гречишным киселем, отпил немного и проницательно оглядел посадника.

— Что-то ты не бойкой нонче, — нерешительно произнес кудесник, но Гостомысл махнул рукой.

— Бывает! Поведай лучше, с чем пришел, — попросил посадник и подсел поближе к Ведуну. — Сказывай, о чем душа болит!

— Поведаю тебе совиную бойню, — неторопливо проговорил волхв и отпил еще немного киселя.

— Что-о? — недоверчиво протянул Гостомысл и уставился на Ведуна. — Ты молви суть, а не… совиную бойню, — заторопил он его, поглаживая правой рукой грудь.

— Не гори, яко шарлахе! — предупредительно остановил старик посадника, настороженно наблюдая за беспокойными его руками.

Гостомысл, морщась от скованности в груди, засмеялся.

— Сколь красных красок ты ведаешь! — удивленно воскликнул он. — И со всякими меня равняешь! — снисходительно заметил посадник.

— А ты зришь себе, коли злобою кипишь? — терпеливо спросил Ведун, шутливо ткнув пальцем в лоб посадника.

— Нет, — ответил Гостомысл и смеяться перестал.

— Коли злобою мучишься, толи яко алый маки бывают, — проговорил Ведун и испытующе глянул на посадника: — Сказывать ли о совиной-то бойне? Али все сам учуял? — тихо спросил он.

— Почти, — грустно начал посадник, — сам все учуял, но твою лесную весть не ведаю. Сказывай о совах! Николи они вроде и не дрались меж собой. Когда сие было?

— Этой ночью, — ответил старец, снова вглядываясь в обеспокоенное лицо посадника.

— Это… намек на… близкие события? — быстро спросил явно испуганный Гостомысл. — Ныне полнолуние, — рассеянно произнес он и со страхом поглядел старцу в его еще удивительно голубые глаза.