Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

Теперь предстояло подправить первоначальный замысел. Возник вопрос: не Магдалина ли подсунула царице лампаду, не она ли подливала ядовитое масло?

Пошли к Марии, спросили. Грешница побожилась детьми, что непричастна. Среди смертного ужаса возникла двусмысленная ситуация. В соседней камере, где Мария днем прощалась с сыновьями, теперь лежали пять трупов. Непосвященный мог подумать, что Мария соврала.

В этом направлении решили действовать. Мария заучивала слова для признания под пыткой.

Оставался вопрос: если не Мария, то кто?

Времени на расследование не хватало. Нужно было немедленно предъявить окончательное решение, а изобретателя лампадки отложить на потом.

Прохор Заливной вспотел на подборе свидетелей. Думные подьячие отказались, сославшись на похоронные дела. Дворцовые подьячие шарахались от Прошки уже третий день, — избегали именно похоронных дел. К монахам вовсе не подойти, — озабочены собственными епитимьями и всеобщими молебнами за упокой. Пришлось Заливному взять молоденького стрельца у Истомина и строго потребовать любого чернеца из митрополичьих палат. Прислали такого подслеповатого старца, что лучше и не придумаешь.

«Слушанья» начались под вечер. Марию вывели из каморки, руки ее были разбинтованы и представляли собой обугленные кочерыжки. «Как она еще жива?» – подумал Смирной. Прохор почувствовал тошноту, но сдержался, Егор вновь наполнился острым, забытым чувством жалости. Молодой стрелец побледнел и сел на лавку. Слепой монах прижмурился и перекрестился.

Жестокость предыдущих следственных действий была налицо. Оставалось показать их эффективность. Филимонов достал пыточные листы, внимательно почитал и спросил:

— Значит, говоришь, колдовала?

Мария подняла голову, как бы не собираясь отвечать. Егор осторожно, почти нежно полоснул ее по спине легким кожаным бичом. Ожог получился не страшнее, чем от банного веника.

Мария завопила дурно, заматерилась, прокляла царя, царицу и всех присутствующих. Монах не уставал креститься. Филимонов с Егором призвали колдунью к порядку – каждый по-своему.

Ведьме дали выпить, и она стала рассказывать. Из ее уст – вот очистительная сила креста и плети! – прозвучала великая, страшная тайна, поразившая собравшихся масштабом пространств и времен.

Оказалось, род Кошкиных и предшествовавших им Кобылиных был проклят в Польше в старые времена. Какой-то их предок служил в Кракове городским живодером. Он ездил на шелудивой кобыле по улицам польской столицы и ловил бродячих животных. Однажды по недосмотру Богоматери был удавлен кот примаса польской католической церкви Казимежа. Первосвященник всенародно проклял племя неловкого санитара. Прилично было проклясть Кобылиных-Кошкиных до третьего, ну до седьмого колена, — кот был старый, глупый, ленивый. Но примас потерял голову и назначил вечное проклятие до скончания Мира! Его потом журили на Вселенском Соборе в Риме, что вечного проклятия достойны великие злодеи, страшные еретики, личные враги Папы, совратители малолетних певчих и т.п. Но повернуть назад было нельзя, и проклятье застряло в небесах, как слива в нужном месте...

Мария перевела дыхание, присутствующие выпили водички и воспряли духом – очень интересный получался рассказ! Молодой боец поднялся в караульную позу, престарелый монах утвердился в презрении к католичеству. Мария продолжала.

— Проклятый живодер покинул Краков и стал скитаться со своим семейством по городам и весям. Но ни в одной веси ему не было покоя, везде проклятие становилось известным, узнавалось непостижимым путем. Кобылины-Кошкины голодали и гнали свою телегу все дальше на восток. Тут, в православных землях они нашли приют сначала в Литве при дворе великого князя Гедимина, затем перебрались в Московию, назвавшись литовскими дворянами.

— И здесь... – Мария сделала страшные глаза, — проклятье возопило о неисполненности! Жертвы скрылись за железным православным занавесом, небесные силы потеряли их из виду. Проклятье обратилось внутрь Польши, и в стране настали трудные времена. Турки напали с Дуная, татары из Крыма, москвичи из-за Днепра. В церкви перестали случаться чудеса, участились случаи совращения певчих.

Новый первосвященник взмолился к Небу и получил откровение свыше. Оказывается, проклятый род в Москве пошел в гору, дочь Кошкиных уже попала на царский трон, и если не принять жестких мер, Польше несдобровать! Мужчин кошкинской породы Небо принимало на себя, но с воцарившейся женщиной ничего поделать не могло. Следовало извести ее женскими руками, а на Небе какие женщины? Одна Богоматерь? – но она, как известно, — Дева. Короче, Мария Магдалина с ее именем и фамилией, знанием русского языка и физическими возможностями оказалась кстати. Она въехала в Московию, приняла православие, приблизилась ко двору и нанесла удар!

— За что?! – выдохнули одновременно монах и стрелец.

— За детей родненьких! – разрыдалась Мария, — Примас, сучий потрох, перевел неисполненное проклятье на моих деток! Сказал, пока Настасью не угроблю, мои дети страдать будут!

Мария впала в полуобморочное состояние, выкрикивала непонятные слова, пыталась валяться по полу. Ее подняли, облили водой, стали трясти и допытываться: «Чем погубила царицу, сволочь?!».

— Колдовством! – страшно прохрипела Мария, — наговоренную лапку дьявольского отродья трижды окунула в лампадное масло под полной луной...

Монах крестился уже непрерывно. Юный стрелец шевелил пушистыми губами — тужился выучить рецепт наизусть.

— Кто мазал царицу ядом?! – придурился Филимонов. Егор громко щелкнул бичом по лавке.

— Она сама себя травила! Масло в лампадку подливала и зажигала каждый вечер!.. – Мария захохотала чужим, жутким басом:

— И ваш Бог ее не сберег!!!

Наконец, ведьма затихла, забормотала дробно: «Дети-дети-дети... Теперь проклятье минуло...».

— Как же! Минует оно вас, жидов! – скривился Заливной, картинно открывая дверь в «детскую», — вот, пожалуйста, получи своих деток...

— Мария вылупила красивые глаза, метнулась в дверь, взвыла бешеной собакой.

«Переигрывают, — досадливо подумал Смирной, — а впрочем, ничего, —народ верит».

Егор сорвался следом, Филимонов тоже проскрипел на артритных коленях, стрелец взял бердыш наперевес, монах зачем-то сел на колени.

Потом кто-то выкрикнул «Чума!», и следователей как ветром сдуло. Только Мария Магдалина еще долго валялась по детским трупам, кричала, стонала, забывалась в беспамятстве. Естественно, никто не решался ее трогать, поднимать, оттаскивать.

Заливной убежал доложить думскому боярству о чумном деле. Филимонов занялся протоколированием. Смирной вывел свидетелей на воздух и стал интимным шепотом объяснять правду кремлевского бытия. Следовало молчать об услышанном до гробовой доски, из-под нее тоже помалкивать! Иначе, кошачье проклятие падет на ваши головы! Мигом окажетесь в Ливонии, в преисподней, получите понижение по службе до седьмого колена! Стременной пацан понял намек о Ливонском походе, закивал, выгнул грудь колесом, имел смелость сказать: «Буду служить честно! И ты, боярин, не погуби!».