Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин

1. В марте 1564 года московский монах Иван Федоров оттискивает первый лист российской печатной книги. И мы с вами думаем, что происходит это среди мартовской оттепели. Черта с два! Это происходит в дни, когда ни один нормальный человек не то что типографскими технологиями не рискнет похваляться, но вообще прикинется слепо-глухо-немым, «по рюсску nicht undrstand und don't verstehen». Потому что:

2. С 1560 года идут сплошные казни, не проходит дня, чтобы с кого-нибудь не содрали кожу. Народ толпами отправляется на эшафот по групповым делам. Заплечное мастерство совершенствуется на глазах ошарашенной публики, ремесло палача — единственная прогрессирующая технология. И 1564 год — апофеоз казней. Их количество перерастает в качество и к концу года вырождается в идею опричнины. А вы говорите, книжку напечатали? Сами, по воодушевлению? Ну-ну. Если бы эта книжка была не «Апостол», а «Наставление по усекновению изменных членов», я бы еще поверил.

3. А с января 1565 года государь съехал из Москвы почти на 6 лет. Его как бы нету. Где он на самом деле пребывает, никто не знает. Будто бы в Александровской слободе.

4. На другом конце света белого, на берегах Дуная, молдавский боярин Стефан «Мызга» Воевода в 1566 году бьется насмерть с прогнившей верхушкой княжества. Его естественно сдают, он бежит в Трансильванию и поселяется в Карпатах. Где точно, никто не знает. К чему этот факт? Потом подумаем.

5. Тем временем наш Иван Васильевич отстраивает опричнину и в начале 1570 года громит Новгород. Возвращается в Москву, заказывает Малюте Скуратову массовые казни до конца сезона, а сам от скуки не находит другого развлечения, как снарядить на вывоз телегу с рукописными библейскими раритетами. Среди прочего в повозку укладывается уникальный Ветхий Завет Владимира Красно Солнышко, привезенный из Херсона Крымского после личного крещения нашего равноапостольного князя. Этот бесценный груз просто так трясется прочь из Москвы по бандитским дорогам в западноукраинское логово князя Константина Острожского, приютившего от московской инквизиции, а затем обобравшего нашего первопечатника Федорова. Ветхий Завет Острожским не издается, улетучивается без следа, так что наша церковь теперь больше не верит в его бывшее существование.

6. В том же забавном 1570 году чуть южнее маршрута ветхозаветной телеги на месте исчезнувшего народного заступника Стефана Воеводы объявляется новый молдавский монарх — «господарь». И как его зовут? Никогда не догадаетесь! «Иван Лютый»! Поезжайте на Украину, плюньте через левое плечо, и вы обязательно попадете в человека, отказавшегося ради желто-голубых побуждений от любых намеков на чуждое языкознание. Этот прозелит «риднойи мовы» сразу скажет вам, как звали на вновь обретенном языке москальского царя Ивана Грозного. У него получится что-то типа «Ыван Люты». Забавно, не правда ли?

7. Ну, Иван Лютый, был, конечно, не жилец в молдавско-украинских краях. Его предают в 1571 году, и он то ли благополучно гибнет при невыясненных обстоятельствах, то ли бежит в Трансильванские Карпаты. Что их всех туда тянет?

8. А что в это время наш лютый Ваня поделывает? А его в Москве тоже не видать с мая 1571 года, когда крымский хан сжигает Москву, добиваясь почти миллионных жертв среди погорельцев. Грозный откуда-то переписывается с ханом, соглашаясь отдать ему города Поволжья с малейшим намеком на исламизм. Неплохие, между прочим, города: Астрахань, Казань, Рязань. А что, бери, нам теперь не жалко...

9. И, наконец, последнее дело. По линии ОБЭП или Счетной Палаты. Когда через 25 лет после Грозного поляки берут Москву, начинается переучет царских и митрополичьих сокровищниц. Ну, что у митрополита все разворовано, это ладно. Рога единороговые кому-то понадобились, это пустяк. Но и в царских кладовых объемы награбленного в Новгороде, Пскове, Смоленске, Ливонии и др. и пр. решительно не сходятся с наличностью. То есть, отсутствуют вовсе. Поляки недоумевают, но не долго. Их высаживают из Кремля, быстро расследуют оккупационные безобразия, списывают на посполитых все покражи и казнят для порядку кое-кого из своих. Куда же гроши подевались? Впрочем, на Руси это вопрос риторический. То есть, смешной.

Итак, мы фактов набросали, а как они у вас в дальнейшем лягут и переварятся, это ваше личное пищеварительное дело.

18 марта 1584 года в день закладки Искерского храма и угнетения Ермака заклятым доспехом Мелкий Бес стремительно сворачивал свою московскую миссию. Дальнейшая судьба нашей столицы, как и ничья конкретная жизнь, более не заботили Беса. Он просто импровизировал напоследок. Хотелось ему красиво закончить московскую работу, чтобы было потом что вспомнить с друзьями. За 50 с лишним лет московского пребывания МБ многократно перевыполнил норму сбора нечаянно потерянных душ. Это — когда человек кончается без покаяния, и сумма его мелких прегрешений перевешивает сумму добрых дел.

Но главной своей задачей, буквально делом чести, Мелкий считал приобретение одной, главной, злоумышленной души. Собственно, душа эта была у МБ почти в кармане. Он мог утащить ее с собой еще в 1570 году, сразу после новгородского геноцида и московских массовых казней. Но жадность обуяла Беса. Его подопечный с каждым днем набирал новые адские очки, и Мелкий никак не мог оторваться от этой игры на повышение. «Могу закончить в любой момент!», — успокаивал он себя.

В любой, да не в любой! С того несчастного Страстного вечера 1581 года, когда Иван выпытал у Марьи тайну Птицы Сирин, пошла совсем другая игра. Нет, Грозный не стал ангелочком раскаявшимся. В тот же год он и невестку беременную опустошил, и сына родного укокошил. Это в большой «плюс» к грехам сработало. А вот затея с помолодением и обретением телесного бессмертия, что по понятным причинам однозначно соответствовало банкротству бессмертной души, поставила Мелкого в парадоксальную ситуацию.

Стоило ему подтолкнуть Грозного к непокаянной смерти, как ценность души царской упала бы до уровня вязанки душ казачьих. Не понимаете? Поясню. На рассвете того дня, когда Марью постригли на Сретенке, Иван страстно возжелал исполнения ее приговора. Так он вообще ничего не желал до той поры. И ему даже не пришлось шептать вопроса: «А душу, Ваня, заложишь?». Душа сразу, от одной только вспышки молодильного вожделения как бы сама, автоматически заложилась. Грозный пошел «ва-банк». И раз уж ставка состоялась, то Мелкому необходимо было ее выигрывать. А то, в случае проигрыша, размер вожделенного греха вычелся бы из суммы накопленных ранее грехов повседневных — кровавых, прелюбодейных, «пытошных». И вовсе не факт, что полученная разность оказалась бы негативной, годной к преисподнему употреблению! Хорош был бы Мелкий, когда его питомец, столь горячо ожидаемый в компетентном месте, вдруг завалил бы не туда, а в заоблачную приемную святого Петра!