Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

Намекнув, как следовало из его речей, на то, что ради безопасности клана можно было бы при известных обстоятельствах пожертвовать Кодзукэноскэ Кирой и выдать его голову, Хёбу тем самым указал не только на то, каким опасностям подвергается ныне дом Уэсуги, но и на то, как важна в связи с этой опасностью порученная им, охранникам, миссия. Ведь дом Уэсуги сейчас ничего более не может сделать, как только отрядить охрану в усадьбу. Им, охранникам, господин сейчас доверил исполнение своего сыновнего долга. Нет, тут речь идет не о том, чтобы от нечего делать развеять скуку — как попытались сделать Сибуэ с приятелями. Нужно, отринув все личные чувства, полностью посвятить себя этому нелегкому делу.

Хэйсити шагал по ночной дороге и мысленно перебирал все, что предстоит сделать. Прежде всего надо заняться усиленной подготовкой отряда. Если задуматься, кто сейчас в личном составе, видно, что есть там настоящие мастера меча, а есть и такие, что до приличного уровня не дотягивают. За те несколько месяцев, ставшие для всех испытанием, что они провели в квартале Мацудзака, раскрылось много индивидуальных особенностей каждого члена их команды…

Тем временем Хэйсити заметил идущего навстречу ему человека, который низко держал дорожный фонарь. С виду он был похож на мещанина. Он шагал как ни в чем не бывало, и Хэйсити не обратил бы на особого внимания прохожего, но когда они поравнялись, тот вдруг обернулся и удивленно воскликнул:

— Хо! Да ведь это господин Кобаяси?!

Хэйсити, остановившись, недоуменно взглянул на прохожего, а тот, снимая большую соломенную шляпу и подходя ближе, заметил:

— Однако давненько не виделись!

Мнимый мещанин оказался не кем иным, как Хаято Хоттой.

— Вы?! — на сей раз удивился Хэйсити, который знал, что Хаято должен был сейчас находиться где-то в Камигате. — Когда вернулись?

— Да вот, только сегодня вечером. Сейчас иду к его милости Хёбу доложить обстановку. Вообще-то я наведался в Адзабу, сказал только, что прибыл, и сразу к его милости.

— Что-нибудь срочное? — осведомился Хэйсити с нехорошим предчувствием.

— Да нет, — сказал Хаято, подняв фонарь и на всякий случай внимательно оглядевшись по сторонам, а затем, понизив голос, добавил: — Он отправился в Эдо.

Понятно было, что имеется в виду Кураноскэ Оиси.

Хёбу встретил Хаято мрачнее тучи. Он даже не спросил, почему тот неожиданно вернулся в Эдо — понял все без слов. Итак, час настал… Было горько сознавать, что именно сейчас, когда он, Хёбу, должен через несколько дней отправиться в Ёнэдзаву, его противник прибывает в Эдо. Один с тяжестью на сердце уезжал в далекий снежный край, меж тем как другой среди бела дня беспрепятственно объявлялся на бывшей его же территории…

Выслушав доклад Хаято, Хёбу только кивнул, промолвив:

— Вот, значит, как?..

Хаято из Киото до самого Хаконэ следовал по пятам за Кураноскэ и его спутниками, но, чтобы доставить свое сообщение побыстрее, под конец решил их опередить. Он шел днем и ночью не останавливаясь — усталое лицо свидетельствовало о том, что путь был нелегкий. Хёбу отчего-то вдруг почувствовал жалость к бедняге. «Давай, досказывай и иди отдыхать!» — сказал он, но сам еще долго слушал Хаято, вникая в детали. Пока они беседовали, колокол в храме пробил полночь.

Постель была приготовлена, но первыми в нее забрались кошки. Хозяин, оставшись в одиночестве, вернулся в свой рабочий флигель и там оставался до утра. Зима была уже близка, и ночи стояли холодные, но Хёбу не чувствовал холода. Молча, словно тень, сидел он перед светильником. Масло было на исходе, и фитиль едва тлел, давая совсем слабый, тусклый свет.

Прежде всего томило тягостное сомнение: что, если все, предпринятое им до сих пор, было вовсе не во благо дому Уэсуги? Словно хлыст был занесен над ним. Ему казалось, что призрак давным-давно опочившего отца выходит из темной стены — бранить нерадивого сына. Хёбу покрылся холодным потом.

«Нерешительность», «половинчатость» — вот какие нелестные определения подходят к его действиям. Он взял на себя слишком много, а кончилось все тем, что врагу была предоставлена свобода действий. Разве нельзя сказать, что это он, Хёбу, поставил дом Уэсуги в такое положение, когда уже ничего нельзя сделать, чтобы отвратить беду?.. А если так, то ему и за гробом не сомкнуть глаз от мук совести.

«Самое главное еще впереди, но я к тому времени собираюсь уже быть в Ёнэдзаве. Меня отправляют в отставку, чтобы удовлетворить амбиции господина, который меня невзлюбил, и обеспечить большую безопасность резиденции главы рода. Но это только предлог, а действительная причина, видимо, в том, что я посмел ослушаться, пошел поперек воли господина, не принял беспрекословно его приказа к исполнению — и он тем самым выказывает свое недовольство. Но уезжать сейчас — просто трусость. Враг у ворот. Да, уезжать сейчас — трусость.

Но ведь я сам выбрал этот путь. Я должен был стать «отрицательным полюсом» — иного не дано. Остается следовать своим путем до конца. В идеале моя позиция остается прежней: не дать дому Уэсуги соскользнуть в пучину. Противники — как бешеные собаки. У них на уме лишь одно — где только возможно выискать слабое место, наброситься и укусить, любой ценой нанести урон могучему клану Уэсуги. Что хуже всего — так это то, что Оиси нужна не только голова Киры. Он замахивается на весь дом Уэсуги!

Нехорошо! Неладно получается! А ведь померяться силами так и не придется… Разве только если?.. Разве только если случится все так, как я говорил Хэйсити: Киру убьют и род Уэсуги будет спасен от позора… Нет, едва ли… Так не получится… На это рассчитывать нельзя. А может быть, лучше разбиться как яшма, чем влачить жалкую жизнь черепицы? Что если взять да и убить Оиси?»

Хёбу, словно очнувшись от неожиданного удара, открыл глаза. Сквозь вощеную бумагу сёдзи уже просачивался бледный свет утренней зари.

— До чего ж погодка хороша! — послышался девичий голосок, а вслед за тем донеслось бойкое постукивание цельновыдолбленных деревянных гэта , спешивших по усыпанной гравием дорожке к храму.

Погода и впрямь стояла отличная — настоящая японская золотая осень. Длинная тень от возвышающейся по соседству пятиярусной пагоды наклонно легла на храмовый двор. Из «чайного домика» показалась круглая обритая на монашеский манер голова Мунина Оиси. В ту пору, когда он служил телохранителем в славном клане Цугару, получая свой оклад в триста коку, имя его было Годзаэмон. Ныне же, приняв монашеское имя Мунин, он расстался со своим заработком, а заодно и с постоянными служебными заботами, ведя в отставке приятную и беспечную жизнь. Он жил как хотел: не прочь был заглянуть в веселое заведение наподобие «чайного домика», увлекался чайной церемонией, любил иногда кое-что смастерить. Однако этого ему было мало. Человек широкой натуры и вольнолюбивого нрава, он не терпел никаких ограничений. Как сказал в свое время Ясубэй Хорибэ своему другу Ёгоро Кандзаки, Мунин был на все руки мастер. К тому же он, как и Кураноскэ, имел склонность к щегольству — в чем, вероятно, можно было уловить отражение веяний времени, блестящей эпохи Гэнроку, но в то же время бесспорно сказывалась и то, что в жилах у него текла переданная по наследству кровь рода Оиси.