Эдвард Хаттон - Аттила. Предводитель гуннов

Правый фланг римской армии держали Теодорих и его вестготы, слева стояли Аэций и римляне; между ними, защищая центр и находясь под присмотром Аэция и Теодориха, располагался ненадежный вождь аланов Сангибан.

Гунны расположили свои войска в другом порядке. В середине, окруженный своими самыми лучшими закаленными воинами, стоял Аттила, как всегда озабоченный своей личной безопасностью. Крылья его армии полностью состояли из союзников, возглавляемые своими вождями — остгот Валамир и гепиды со своим королем Ардариком, которого Аттила любил больше всех прочих и доверял ему. Остальные, сборище королей и вождей бесчисленных племен, ждали слова Аттилы, потому что царь царей Аттила возглавлял их и от него одного зависел исход сражения.

Как утверждает Иордан, оно началось битвой за ту самую возвышенность между двух армий. Удача сопутствовала вестготам под командой Торизмунда, которые смяли гуннов и оттеснили их.

Подался назад и Аттила и, видя, что его воины отступают, обратился к ним с призывом, смысл которого передает Иордан.

«После таких побед над многими народами, когда вы завоевали почти весь мир, я думаю, смешно воодушевлять вас словами, словно вы не знаете, как драться. Пусть этим занимаются новые командиры, которым приходится иметь дело с новичками. Вам это не нужно. Ибо кто вы, если не воины? Что еще вы умеете делать, кроме как драться, и что может быть слаще для вас, чем месть, которую вы творите собственными руками? Так что мужественно атакуем врага, потому что первыми в бой идут лишь самые отважные. Разгромите это сборище племен, у которых нет ничего общего между собой, кроме страха перед нами. Еще до того, как они столкнутся с нами, страх заставит их убегать все выше, чтобы закрепиться над этим широким полем.

Мы знаем, как слабы римляне в бою; они теряют мужество даже не от первой раны, а едва только увидев пыль на поле сражения. До того как они собрались воедино, до того как они сомкнули щиты, атакуйте их, опрокиньте аланов и ударьте с тыла по вестготам. И к нам придет быстрая победа. Если они дрогнут, то их ряды ослабеют и падут, и вы переломаете им кости. Да наполнятся ваши сердца отвагой! Покажите присущее вам мужество, которое никогда не покидало гуннов! Оно обеспечено вашим оружием. Пусть даже раненый не падает, прежде чем не убьет врага, пусть те, кто останется в живых, потонут в горах трупов. Того, кто обречен жить, ничто не сломит, и конец его жизни придет не в бою. И разве те победы, что гунны одержали над племенами и народами, не подготовили их к этой самой главной битве? Разве не наши предки привели нас из забытых болот Азова на это поле сражения? Ничто не может обмануть меня; здесь, на этой равнине нас ждет слава, а это неисчислимое воинство, собранное по воле случая, не осмелится взглянуть в глаза гуннам. Я первый обрушу свой меч на врага, и если кто-то помедлит пойти в бой за Аттилой, то, значит, он мертв и его ждет погребение».

Эти слова, говорит Иордан, настолько воспламенили сердца гуннов, что все они, как один, ринулись в битву.

Доподлинно мы ничего не знаем об этом ужасающем столкновении, но его исходом стало спасение западного мира. Правда, Иордан представил подробный отчет, но мы не можем определить, что в нем соответствует действительности, а что является плодом его фантазии. Мы знаем, что жестокое сражение охватило все пространство; Иордан утверждает, что равных этой битве не было и мир не видел такого количества павших. Он рассказывает, что ручей, протекавший через поле боя, бурлил кровавыми водоворотами: «те, кто, мучимые жаждой, пили из него, пили смерть и убийства». По рассказу Иордана, именно в этот ручей упал с коня Теодорих, король вестготов, и, растоптанный копытами, пал под ударами мечей, исполнив тем самым пророчество, которое Аттила услышал от своих колдунов. Но гибель короля настолько разъярила вестготов — хотя тут мы должны с осторожностью следовать за Иорданом, — что они сошлись с врагом врукопашную и едва не зарубили самого Аттилу. Именно их отчаянный натиск оттеснил предводителя гуннов и его охрану, стоявших в самом центре боя, к земляным укреплениям, которые при всех их размерах не смогли остановить гневных вестготов. Спустившаяся ночь позволила сопернику укрыться под их защитой.

Этой ночью Торизмунд, сын Теодориха, пропал и нашелся снова. В горячке ночного боя Аэций тоже отделился от своих воинов и, как и Торизмунд, обнаружил, что находится среди вражеских кибиток, но, подобно Торизмунду, все же нашел путь обратно и провел остаток ночи среди готов.

Занявшийся рассвет позволил союзникам увидеть открывшееся перед ними зрелище. Обширная долина была усеяна умирающими и мертвыми. В этом бою пало 160000 человек, а за земляными укреплениями скрывались остатки гуннов, почти все раненые и злые от поражения.

Эта битва дорого обошлась империи. И речь идет не только о прямых потерях. Гибель Теодориха привела к большому расстройству в рядах вестготов, и в конечном итоге Аэций потерял своих готских союзников. Был созван военный совет. Он принял решение: удерживать Аттилу за его земляными укреплениями и уморить гуннов голодом. В это же время шел поиск тела Теодориха. Он занял много времени, но в конце концов павший король был найден «под плотной грудой мертвых тел». Его похоронили скрытно от глаз врагов, и готы «хриплыми голосами разразились шумными сетованиями». Можно только предположить, где именно был захоронен Теодорих. Но вполне возможно, что кости, оружие, золотые украшения и драгоценности, найденные близ деревушки Поуан на Обе в 1842 году, и являются остатками погребения Теодориха, потому что сражение, без сомнения, велось на огромной территории и, конечно, враг не должен был видеть, где погребают короля. С другой стороны, эти кости могли принадлежать и королю франков, который тоже пал в этой битве у перехода через Об.

Но вот отчет Иордана о событиях, последовавших за похоронами Теодориха, вызывает самые серьезные сомнения. Он сообщил, что Торизмунд, сын и наследник Теодориха, решил атаковать гуннов и отомстить за смерть отца; но, когда он посоветовался с Аэцием как с главнокомандующим, тот, «опасаясь, что, если гунны будут окончательно разбиты, готы могут решительно восстать против империи, посоветовал Торизмунду возвращаться в Тулузу и позаботиться о троне своего королевства, пока братья не захватили его. И Торизмунд, не подозревая о двуличии Аэция, последовал его совету». Учитывая традиции готов, такое объяснение их предательства весьма сомнительно, хотя оно вполне устраивало Иордана. Поверить в него просто невозможно, потому что Аттила отнюдь не был полностью разбит и еще представлял для империи куда большую опасность, чем готы. Дать ему скрыться — а именно это и повлек бы за собой уход Торизмунда — было бы предательством, и не готов, а самой империи. Это устраивало не Аэция, а Торизмунда, не Рим, а готов, чья верность никогда не подвергалась сомнению, хотя они не очень были привержены заботам империи.