M. АЛДАНОВ - Огонь и дым

«Мне никого не нужно».

Но он почувствовал и свое одиночество, и силу той ненависти, которая его окружала» {21} 21 21 Разумеется, за трагическим заседанием парламента последовала дуэль, которая совершенно неожиданно оказалась безрезультатной. Клемансо, дравшийся на поединках без счета, накануне публично всадивший в туза одну за другой дюжину пуль, промахнулся. По возвращении с места дуэли Дерулед, которого только-только не отпевали друзья, был встречен бурными аплодисментами толпы – и палаты депутатов. .

Вряд ли нужно говорить, что Клемансо был тогда жертвой клеветы. Несколькими месяцами позже другой националист, Мильвуа, решил окончательно доканать нынешнего отца победы. Он публично обещал представить документальные доказательства того, что «Клемансо – последний из негодяев». Этих доказательств – в атмосфере общей ненависти, окружавшей личность нынешнего кумира, – с нетерпением ждала вся Франция. Враждебные газеты заранее разгласили «la grande trahison de M. Clemenceau vendu a l'Angleterre». Много республиканских депутатов в долгожданный день заседания подходило к Мильвуа с сердечными пожеланиями: «Debarassez nous de cet individu». В парламенте готовили политическое убийство Клемансо, а у ворот стояли люди, собиравшиеся бросить его в Сену.

Разумеется, все оказалось вздором. Обещанные документальные доказательства, будто бы выкраденные из английского посольства, были грубейшим подлогом, как это выяснилось с совершеннейшей очевидностью во время их чтения с трибуны парламента. В палате произошел неслыханный скандал. Уничтоженный Мильвуа с видом полоумного замолк на трибуне. Дерулед, который был искренне убежден в подлинности документов и в государственной измене Клемансо, тут же на заседании подал в отставку, любезно объявив друзьям и врагам: «Vous me degoutez tous! La politique est le dernier des metiers; les hommes politiques les derniers des hommes; j'en ai assez, je donne ma demission!»

– «Ah! le rire de Clemenceau alors! – с горечью писал тогда Морис Баррес, двусмысленно намекая, что в разоблачениях Мильвуа не все было ложью. – Rire d'un surmene qui ne peut plus se contenir. Ses gestes fuyants de toutes parts. Ils se tape sur les epaules, sur les cuisses. Les tribunes s'epouvantent de le voir danser sur son banc… Au moindre faux pas, toute cette sorcellerie se fut abattue sur lui-meme. Il le sentit. Il sacrifia le tres beau discours qu'il avait prepare, qu'il eut si merveilleusement prononce…»

Дела давно минувших дней. Но интересные дела. Есть много поучительного в возвращении к далекому прошлому героев. Их отношения к толпе сильно выигрывают в ясности… Я ищу в этих забытых сценах, которые обходят молчанием нынешние биографы знаменитого министра, – я ищу в них ключа к сложной душе Клемансо.

Несмотря на моральное уничтожение Мильвуа, карьера недавнего диктатора Франции прервалась лет на 15. В клевете есть по-видимому чудодейственная сила. Кумир, боготворимый и сейчас большинством французского народа (это несомненный факт, – стоить послушать разговоры), был четверть века тому назад самым ненавистным человеком во Франции. Защиты его даже не слушали. Достаточно было того, что заведомые клеветники его обвиняли {22} 22 22 Немалую пикантность всей этой кампании против Клемансо придает то обстоятельство, что главным обвинителем его в государственной измене был Эрнест Жюде, ныне оказавшиеся германским агентом. (а в чем только его не обвиняли, – даже в уголовном убийстве). Он лишился своего места в парламенте, ему не давали говорить на митингах, его голос заглушали криками «Долой! в Англию! yes, yes!» Тогда он был Mister Клемансо, как впоследствии Жорес был Herr Jaures; и если бы в 90-х год ах война вспыхнула между Францией и Англией, то, быть может, для нынешнего «отца победы» нашелся бы свой Рауль Виллэн.

«От Капитолия до Тарпейской скалы только один шаг». Клемансо проделал эту дорогу и в том, и в другом направлении. Вся его романтическая жизнь прошла между Капитолием и Тарпейской скалой. Кто знает?- ведь все возможно: если при его жизни Людендорф или Ленин наложат на Францию свою тяжелую пяту, он, пожалуй, познает Тарпейскую скалу и в менее аллегорическом смысле этого слова…

В Капитолии видели его мы все. Но на вершинах своей славы, в ноябре 1918 г., он, вероятно, вспоминал день, когда в том же Бурбонском дворце ныне идолопоклонствующие перед ним люди называли его «последним из негодяев», а у ворот толпа, теперь носящая его на руках, собиралась утопить его в реке. Эти переживания, этот истерический смех не забываются.

Именно в ту пору своей жизни он задумал драматическую поэму «Le voile du bonheur», исполненную мрачной иронии и почти безграничного презрения к людям. Скажу без парадокса: эта пьеса лучше уясняет философию версальского трактата, чем посвященные последнему тома газетных передовых и парламентских речей.

На Конференции Мира Клемансо бесспорно доминировал, несмотря на меньший военно-политический вес Франции по сравнению с Англией и с Соединенными Штатами. В этой кучке людей, бесконтрольно распоряжавшейся вселенной, рядом с невежественным английским дельцом, меняющим взгляды два раза в месяц, рядом с замученным американским профессором, проникнутым идеологией протестантского пастора, имеющего сбережения в банке, французский подлинный аристократ духа, конечно, не мог не доминировать идейно. На верхние ступени крутой и опасной политической лестницы в настоящих условиях жизни судьба обычно выносить людей большого практического ума, обладающих даром слова и парламентской интриги. Эти свойства присущи Клемансо в такой же мере, как и другим распорядителям мира. Но у кого же из нынешних политических деятелей есть свойственное ему сочетание огромной культуры, умственного аристократизма, писательского дара? {23} 23 23 Клемансо, бесспорно, один из самых блестящих публицистов Европы, стал писать пятидесяти лет отроду (после своего политического крушения), что в литературе имеет весьма мало прецедентов. Аттестацию грамотности ему выдал сам Анатоль Франс: «M. Clemenceau sait ecrire», с удивлением заметил автор «Thais», который весьма иронически относится к обычным литературным упражнениям современных политических деятелей. Один Бальфур, блестящий философ-скептик, ставший почему-то – больше по наследственной традиции – главой английской консервативной партии, до известной степени приближается к Клемансо по умственному складу.

«История выяснит», быть может, роль Клемансо в деле организации войны. Легенда, создавшаяся вокруг отца победы, вряд ли будет когда-либо разрушена. С легендами истории вообще нелегко бороться а в этой легенде вдобавок была значительная доля правды. Люди, подобные Клемансо, чрезвычайно редко оказываются искусными организаторами, и не в организации армии, вероятно, кроется заслуга перед страной бывшего министра-президента. Но не подлежит сомнению, что безграничная энергия и самоуверенность старого бреттера оказали в тяжелые дни самое благотворное действие на моральное состояние изнемогавшей Франции.