Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Дверь тут же отворилась, и в комнату вошел Симон из Эдессы. Теренций испуганно уставился на него, непроизвольно выговорил:

— Ты?!

— Это он, Симон,— ответил за Симона Никий.— Он же сам сказал тебе, что будет всегда рядом.— И, обратившись к Симону, бросил, указав рукой на Палибия: — Убей его, Симон.

Симон коротко кивнул и, вытащив меч, поднял его и шагнул к Палибию. Меч выпал из руки центуриона, звонко ударился о плитки пола. Симон уже занес меч над его головой, когда Никий крикнул:

— Стой!

Симон вопросительно взглянул на Никия, нехотя опустил меч. Никий пригнулся, поднял упавший меч, подал его центуриону, рукояткой вперед, тихо и ласково произнес:

— Погоди, Симон, он сделает то, что я хочу, ведь он так боится смерти. Ну! — Никий взял руку Палибия и вложил в нее рукоять меча.

Теренций смотрел на них, дрожа всем телом, он забыл об Октавии, лежавшей у его ног.

Палибий сжал меч, невидяще посмотрел по сторонам. Наконец взгляд его остановился на женщине на полу. Не спуская с нее взора, он шагнул к ней, едва не опрокинув Теренция, успевшего посторониться. Некоторое время он стоял над ней, потом, медленно повернув голову, посмотрел на Никия.

— Да,— кивнул тот.

Палибий переступил через Октавию (так, что женщина оказалась между его ног), примерился и с силой воткнул лезвие меча ей в грудь. Она дернулась, он вытянул меч и воткнул снова, в то же самое место. Разогнулся, снова посмотрел на Никия. Тот одобрительно кивнул.

Теренцию казалось, что он уже никогда не сможет стать прежним Теренцием, то есть видеть мир таким, каким видел его раньше. В то короткое время, пока он стоял рядом с лежавшей на полу Октавией, мир перевернулся перед его глазами и уже не хотел вставать на прежнее место. Ощущение перевернутого мира было таким реальным, что Теренций чувствовал себя чуть легче тогда, когда ложился и смотрел на мир как бы снизу вверх. Он даже выгибал шею так, чтобы все предметы вокруг казались перевернутыми, а он как бы смотрел на них, стоя вверх ногами. Вот тогда он ощущал некоторое успокоение и мог заснуть.

Но это получалось только ночью, потому что в присутствии Никия и других он не мог себе позволить лечь. Он страдал от этого, но приходилось терпеть. Когда Никий спрашивал его ласково — после происшедшего на Пандетерии Никий стал с ним неизменно ласков, но теперь это не радовало Теренция,— так вот, когда Никий спрашивал:

— Что с тобой, Теренций, мне кажется, что ты спишь. Очнись, мы ведь возвращаемся домой,— Теренций только несмело улыбался, невидяще озирался по сторонам и вздыхал.

Впрочем, Никий не донимал его расспросами. То веселье, которое было в нем, когда они плыли на остров, сменилось грустной сосредоточенностью. Он редко выходил теперь на палубу и почти весь день проводил у себя в каюте, приглашая Теренция только тогда, когда ему становилось что-нибудь нужно.

С Симоном из Эдессы, так неожиданно появившимся в комнате несчастной Октавии, Теренций тогда не сумел перекинуться ни единым словом. Сразу после убийства он вышел в дверь, и Теренций его больше не видел. Наверное, Симон вернулся на корабль другим путем. Если вернулся и если... вообще явился. Теренций не хотел думать об этом, боясь, что сойдет с ума, но и по дороге к пристани, и уже в море он все озирался по сторонам, ища взглядом Симона. Искал, но не находил. У Никия же он боялся спросить о Симоне. Больше всего боялся того, что Никий удивленно на него посмотрит и скажет:

— Не понимаю, мой Теренций, о чем ты?

Но еще больше страданий доставлял Теренцию центурион Палибий. Именно тогда, когда он видел Палибия, он еще тверже уверялся, что мир перевернулся. Центурион теперь неизменно обращался к Теренцию с заискивающей радостью. Он улыбался, завидев Теренция издали, и, если последний не успевал скрыться, подходил и спрашивал:

— Тебе не нужна моя помощь, Теренций? Скажи, если что нужно и если — да не допустят этого боги! — кто-нибудь обидит тебя. Знай, центурион Палибий отдаст за тебя жизнь! — При этом Палибий делал строгое лицо, быстро оглядывался по сторонам и сжимал рукоять меча с такой силой, что костяшки его пальцев белели.

Теренций ничего не отвечал, неопределенно качал головой и старался найти предлог, чтобы поскорее уйти. А Палибий в свою очередь словно бы нарочно искал предлог, чтобы его не отпустить. Обычно предлогом был Никий: центурион восхвалял его качества с надоевшей высокопарностью. Никий у него был и могущественный, и доблестный, с умом, отмеченным богами... И еще, и еще — Теренций просто путался в определениях.

Сначала Теренций думал, что центурион просто сильно напуган и опасается разоблачений Никия. Это казалось вполне понятной причиной такого поведения. Но Теренций чувствовал, что здесь еще что-то, еще одна причина.

Однажды Палибий спросил его:

— Скажи, мой Теренций, почему твой господин не боится смерти?

Теренций пожал плечами и ничего не смог ответить. Но Палибий не отставал:

— Скажи, прошу тебя, ведь ты знаешь его хорошо.

Мне или любому другому солдату умереть ничего не стоит — это наша профессия. Но все мы боимся. А он? Ведь ему есть что потерять — власть, богатство, близость ко двору. Скажи, почему он не боится?

Теренцию хотелось ответить: «Потому что он христианин». Но он опять только пожал плечами.

После этого разговора с центурионом, ночью, он стал думать о Никии. Он любил его по-прежнему и был предан ему так, как настоящий слуга должен быть предан своему господину, но... Но ему больше всего хотелось вернуться к Аннею Сенеке и доживать свой век в его имении. Он не мог забыть той минуты, когда Никий набросил покрывало на голову несчастной Октавии. Именно это его действие, а не приказание Палибию убить ее больше всего смущало Теренция. И конечно же он не знал — почему.

В последний день их плавания Никий позвал Теренция к себе, попросив принести что-то, и, когда Теренций, исполнив приказание, готов был уже покинуть каюту, вдруг остановил его.

— Постой, Теренций, я хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос.

— Я слушаю, мой господин!

Никий поморщился:

— Нет, Теренций, я спрашиваю тебя не как слугу, а как друга. Ведь ты мне друг?!

Теренций со смущением посмотрел на Никия и не успел ответить, тот спросил:

— Скажи мне откровенно: я такое же чудовище, как и император Нерон? А? Ответь, прошу тебя.

— Нет,— сказал Теренций твердо.

— Ты думаешь, что я хуже?

И Теренций, сам не понимая, как это случилось, ответил:

— Да.

Никий подошел к Теренцию, молча обнял его и поцеловал.

— Мне нет спасения,—„шепнул он в самое ухо и тут же, взяв Теренция за плечи, развернул и подтолкнул к выходу.

У двери своей каюты он увидел Палибия. Центурион поманил его к себе и, когда тот подошел, взял за руку и произнес: