Михаил Иманов - Меч императора Нерона

— Дождись его и поговори,— сказал Симон, взяв Теренция за руку и сильно сжав.— Я буду рядом, теперь я всегда буду рядом.

— Ты всегда будешь рядом?

— Всегда,— твердо, с какою-то особенной уверенностью произнес Симон.— Скажи об этом Никию.

И, более ничего не добавив, он быстро отошел и скрылся в темноте. Теренций некоторое время стоял, глядя ему вслед, потом вздохнул и медленно вошел в ворота.

Никий вернулся уже на рассвете. Теренций ждал его у лестницы. Тот сказал, заметив его:

— А, Теренций! Ты все еще не спишь?

Вид у Никия был усталый, он хотел пройти мимо, но Теренций проговорил жалобно:

— Мой господин!

Никий удивленно оглянулся:

— Что с тобой, Теренций? Ты не болен?

— Нет, мой господин, но я хотел...

Никий устало нахмурился:

— Что там у тебя? Может быть, поговорим завтра, я очень утомился.

— Завтра? — с надеждой переспросил Теренций, но, вспомнив Симона, вздохнул.— Нет, мой господин, я должен... я должен сейчас.

— Ну ладно, Теренций,— Никий зевнул, прикрыв рот ладонью,— пойдем.

Когда они вошли в спальню Никия, Теренций сразу же за порогом упал на колени. Никий посмотрел на него с сердитым удивлением:

— Ты что? Сейчас же поднимайся!

— Не могу! — простонал Теренций.

— Не можешь? Это почему?

— Не могу! Я достоин смерти! — Теренций всхлипнул и хотел обнять ноги Никия.

Тот успел сделать шаг назад.

— Да говори же! — вскричал он.— Что случилось? Может быть, солнце упало на землю или парфяне уже в пяти стадиях от Рима?

Теренций медленно поднял голову, по его морщинистым щекам текли слезы.

— Анней Сенека! Анней Сенека! Я был у него.

— Ты был у него,— повторил Никий и, пригнувшись, внимательно вгляделся в лицо Теренция.— Значит, ты был у него,— произнес он снова с особенным значением.— Понятно,— он задумчиво покачал головой,— я так и думал. Успокойся, Теренций, и расскажи все по порядку. И знай заранее, я ни в чем не обвиню тебя.

Он отошел и сел на край ложа, сложив руки на коленях.

— Подойди, никто не должен слышать того, что ты скажешь.

Теренций подполз к нему, не поднимаясь с колен. Никий молча наблюдал за ним.

Прежде чем начать рассказ, Теренций повздыхал, повсхлипывал, поерзал коленями по полу, снова не решаясь поднять головы. Наконец начал, упершись взглядом в ноги Никия. Они были неподвижны. Оставались неподвижны даже тогда, когда Теренций назвал имя Гая Пизона. Дернулись только раз, когда он сказал о Палибии.

Теренций закончил, потом, помолчав, добавил:

— Я рассказал все Симону из Эдессы, это он заставил меня открыться. Еще он просил передать тебе, что всегда будет рядом.

— Что значит «всегда»? — нарушил молчание Никий, проговорив это глухим, чуть с хрипами голосом.

Теренций осторожно поднял голову:

— Я не знаю.

Никий рывком поднялся.

— Вставай, Теренций.— Он взял его за плечи и помог встать.— Ты ни в чем не виноват.

— Я достоин смерти, мой господин,— прошептал Теренций, уронив голову на грудь.

Никий взял его за подбородок и, глядя в глаза, повторил:

— Ты ни в чем не виноват, мой Теренций, и ты доказал свою преданность. Я доволен тобой.

Теренций смотрел в глаза Никию, не веря своим ушам. Ему хотелось плакать, и он едва сдерживался, часто-часто моргая. Ему хотелось обнять Никия, прижаться лицом к его груди, но он только повел плечами и непроизвольно дернул головой.

Два дня спустя Никий сказал Теренцию, что ему надо уехать и он берет его с собой.

— Мы совершим морскую прогулку,— пояснил Никий, несколько странно глядя на Теренция, испытующе и вопросительно одновременно,— на остров Пандете-рий. Ты никогда не бывал там?

— И даже не знал, что такой существует.

— Существует, Теренций, существует. Там теперь живет Октавия, бывшая жена императора. Ты, наверное, слышал о ее связи с Дорифором?

Теренций кивнул, почувствовал, как кровь отлила от лица.

Заметив это, Никий усмехнулся:

— Ты правильно меня понял, Теренций: император посылает меня убить Октавию. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в этой поездке. Мы возьмем с собой твоего соратника, центуриона Палибия. Надеюсь, ты не против?

— Нет, мой господин,— прерывающимся голосом ответил Теренций, чувствуя, как язык прилипает к небу.

— Тогда собирайся.

Никогда Теренций не предполагал, что может услышать от Никия что-либо подобное. Еле передвигая одеревеневшие ноги, он вернулся в свою комнату, сел на край ложа и просидел так долго, бессмысленно глядя перед собой. Никий не просто так сказал ему о приказе убить Октавию. Но зачем он открыл ему это?

Все дни морского путешествия Никий был необычайно весел, а Теренций подавлен. Веселость Никия казалась, правда, несколько лихорадочной, а подавлен-ность Теренция тяжелой и глубокой. Когда Никий обращался к нему, он не всегда сразу мог понять, чего от него хотят,— смотрел на хозяина неподвижно и испуганно, порой кивая невпопад. Но Никий ни разу не выразил недовольства непонятливостью слуги. Напротив, состояние Теренция только веселило его.

— Не думал, Теренций,— смеясь говорил он,— что ты так плохо переносишь морские прогулки! Дело, для которого мы едем, требует сил! — И, обращаясь к центуриону Палибию, почти всегда находившемуся рядом, Никий спрашивал: — Разве я не прав, Палибий?

Палибий недовольно пожимал плечами:

— Как я могу сказать, если не знаю, зачем мы плывем туда?

— Бедный Палибий! Он не знает, зачем мы плывем на остров! Конечно же не отдыхать. Неужели ты еще не догадался? Полно, Палибий, ты мне всегда казался более сообразительным!

Палибий стискивал зубы и опускал глаза.

— Нет, нет, Палибий,— не отставал Никий,— ты должен сам догадаться. Не говори ему, Теренций, пусть он сам. Ну же, ну же, Палибий! Хочешь, я подскажу тебе? Вспомни нашу первую встречу — твои солдаты тогда хорошо поработали мечами! Ну, догадался?

И, глядя в злое лицо Палибия, Никий заливался смехом, а отсмеявшись, снова принимался подтрунивать над центурионом.

Эту забаву он повторял несколько раз в день. Иногда Теренцию казалось, что Палибий не выдержит, бросится на Никия и разорвет его на куски: тяжелый взгляд центуриона говорил именно о таком желании. Но Никий словно бы нарочно продолжал свое, насмешки над Палибием делались уже совершенно жестокими. Он говорил, будто уверен в том, что центурион нравится женщинам, что он вводит в них кое-что с такой же легкостью, с какой вонзает меч в сердце врага.

— Может быть, я ошибаюсь, Палибий, но мне кажется, что ты с удовольствием проткнул бы меня ме-чом. Только я не враг, Палибий, и не женщина, хотя твое умение протыкать очень скоро мне понадобится. Ну, скажи, скажи, что ты думаешь обо мне!

Центурион стоял неподвижный и бледный, как мраморная статуя.