ЖАК ДЮКЛО - На штурм неба. Парижская коммуна – предвестница нового мирового порядка.

Собрание реакционеров в Бордо показало, как ненавидело оно Париж. Оно оскорбляло Париж. Оно осмеливалось обвинять парижскую национальную гвардию в том, что она бежала от врага. Это Собрание, избравшее Тьера главой исполнительной власти [51], некоторое время не решалось подписать мир с Германией. Но Тьер жаждал мира любой ценой. Он поспешил навязать депутатам свои взгляды, тем более что продолжение войны было немыслимо без мобилизации всех сил нации, а это отнюдь не соответствовало планам большинства депутатов.

Уже 19 февраля Тьер сообщил Национальному собранию список членов своего правительства. Министром иностранных дел в нем был Жюль Фавр, то есть тот самый человек, который поддерживал контакт с Бисмарком во время осады Парижа.

Прелиминарный договор о мире был подписан в Версале 26 февраля, после чего Тьер тотчас же выехал обратно в Бордо, где Собрание (на обсуждение которого был срочно поставлен вопрос о ратификации этого мирного договора) одобрило его 546 голосами против 107.

Впоследствии с этим Собранием сравнилось в подлости другое – то, которое собралось в Виши 10 июля 1940 года. Но если в Бордо депутаты от Эльзаса протестовали против аннексии Эльзаса и Лотарингии, то в Виши предатели не обмолвились ни словом, когда в октябре 1940 года гитлеровцы аннексировали Эльзас и Лотарингию. В Национальном собрании Виши никто не поднял голоса против измены, ибо решительные патриоты – коммунисты – были уже изгнаны из него. Но история помнит, что Французская коммунистическая партия в условиях оккупации родины подняла голос протеста возмущенной Франции.

Антинациональная позиция Бордоского собрания вызвала в Париже огромную тревогу. В конце января [52]в Зимнем цирке состоялось собрание национальных гвардейцев. 15 февраля в зале Тиволи на улице Таможни происходило второе собрание представителей национальной гвардии.

В ходе этого собрания было решено, что все батальоны национальной гвардии объединятся вокруг Центрального комитета. 24 февраля 2 тысячи делегатов от рот национальной гвардии приступили к выборам Центрального комитета. Было решено, что части национальной гвардии будут признавать своими командирами только тех, кого они выберут сами. Это было ответом на назначение генерала Винуа, подписавшего капитуляцию Парижа в качестве военного губернатора столицы.

Парижане понимали, что «правительство национальной обороны» предало их. Они были возмущены подписанием и ратификацией прелиминарного мирного договора. Они собирались ответить на него достойным образом, когда немецкие войска вступили в столицу в соответствии с условиями соглашения, одобренными Тьером. 26 февраля, в тот самый день, когда в Версале был подписан прелиминарный мирный договор, парижские патриоты увезли пушки национальной гвардии, находившиеся в том секторе, который должны были занять немцы.

Эти пушки были отлиты на средства, собранные по подписке среди парижан во время осады столицы, и народ, естественно, не хотел, чтобы они попали в руки захватчиков. Вот почему патриоты тащили на руках вплоть до площади Вогезов орудия, стоявшие на авеню Ваграм, в Нёйи и в Отёйе. Затем их распределили между Бютт-Шомоном, Бельвилем, Шаронном, Лa-Виллетом и Монмартром.

В тот же день около 40 тысяч национальных гвардейцев приняли участие в манифестации, прошедшей по улицам Парижа. На Восточном вокзале народ захватил оружие. Два дня спустя Монмартр был охвачен волнением, народ предместий вооружался. Все это происходило за несколько дней до вступления немцев в Париж; поэтому в случае столкновения между парижским народом и оккупантами можно было опасаться худшего.

Люди, принадлежавшие к Интернационалу, к Центральному комитету 20 округов, к Федерации синдикальных палат и к национальной гвардии, поняли значение грозившей опасности и, по выражению Лиссагарэ, «осмелились пойти против течения», опубликовав воззвание, в котором призывали население избегать всякого столкновения с немецкими войсками. В этом воззвании [53]в частности, говорилось:

«Всякое выступление только подставит народ под удары врагов революции, германских и французских монархистов, которые потопят в море крови все его социальные требования. Мы не забыли еще об июньских днях…»

«Вокруг кварталов, которые должен занять неприятель, будет сооружено кольцо баррикад, чтобы полностью изолировать эту часть города. Национальная гвардия совместно с армией будет следить за тем, чтобы неприятель… не мог сообщаться с остальными частями города» [54].

Это воззвание, опубликованное в виде афиш в траурной рамке, произвело огромное впечатление. Не было отмечено ни одного инцидента. Эффект, произведенный этим документом, подписанным неизвестными людьми, сразу же выявил существование влиятельной организации, которая еще только создавалась,- но должна была сыграть чрезвычайно важную роль в ходе событий. Речь идет о Центральном комитете национальной гвардии.

Национальная гвардия состояла из добровольцев, которые, продолжая заниматься своими делами, в то же время несли военную службу. Разумеется, при определении условий зачисления в национальную гвардию исходили из классовых соображений. Различные ограничения фактически преграждали доступ в нее значительному числу рабочих, тогда как многочисленные представители буржуазии и мелкой буржуазии зачислялись в нее и получали оружие.

Однако во время осады Парижа правящие круги вынуждены были принять меры, открывшие трудящимся доступ в батальоны национальной гвардии. А так как многие из этих рабочих были без работы, то их использовали все время только как национальных гвардейцев, выплачивая им жалованье в размере 1,5 франка в день.

Совершенно не считаясь с чувствами национальной гвардии и парижского народа, правительство Тьера не приняло никаких мер предосторожности, чтобы подготовить вступление немцев в Париж. 27 февраля в афише, язык которой был сухим как протокол, министр внутренних дел Эрнест Пикар объявил, что 1 марта 30 тысяч немецких солдат займут Елисейские поля.

Действительно, 1 марта пруссаки вступили в Париж. Вот как описывает это событие Лиссагарэ:

«Пруссаки смогли вступить в город 1 марта. Но этот Париж, которым снова завладел народ, не был более Парижем аристократов и крупных буржуа, как 30 марта 1815 года [55]. Черные флаги, свисавшие с домов, пустынные улицы, закрытые магазины, умолкнувшие фонтаны, завешенные статуи на площади Согласия, темнота по вечерам, поскольку газ не зажигали, – все это говорило о том, что город не укрощен. Такой, должно быть, показалась Великой армии Москва [56].

Расположившиеся между Сеной, Лувром, все выходы из которого были закрыты, и цепью баррикад, окружавших предместье Сент-Оноре, немцы, казалось, попали в ловушку. Девиц, которые осмелились перейти эту границу, высекли. Кафе на Елисейских полях, которое открыло свои двери немцам, было разгромлено. Только в предместье Сен-Жермен один крупный аристократ решился предоставить пруссакам кров».