Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Она неустанно читала своим подданным душеспасительные проповеди, а сама любыми средствами укрепляла власть Габсбургов. Графу ничего не оставалось. Он знал, что ему придется примириться с второстепенным положением или обречь себя на отставку и, следовательно, забвение. Но если он останется советником эрцгерцога, что соответствовало желанию императрицы, как она сама ему намекнула, то он будет самостоятельно принимать почти все решения и сможет осуществить задуманный план.

Если взять Моцарта за образец нормально развитого юноши, всем сразу стала бы очевидна детская незрелость Фердинанда. Музыкант был на полтора года моложе эрцгерцога, но по уму превосходил его лет на десять. Сравнение вызвало улыбку на лице графа. Но тут нужно держать ухо востро. Если у Марии Терезии появится хотя бы тень подозрения, придется совершенно отстранить от себя Моцартов. Все же мысль эта сильно занимала графа, и он подумал, почему бы не рискнуть? К тому времени, как лакей доложил ему о приходе четырех самых известных в Италии оперных композиторов, которых он хотел повидать до появления Моцартов, граф совсем повеселел.

Адольф Гассе, Джовании Саммартипи, Никола Пиччинни и Иозеф Мысливечек прибыли каждый отдельно, но граф Фирмиан приказал ввести их всех вместе. У всех четверых на лицах было написано изумление. Что бы это значило? Получив приглашение, каждый на них решил, что ему предложат новый заказ для Миланской оперы. Теперь же каждый заподозрил какой-то подвох.

Музыканты склонились в поклоне, и граф Фирмиан подумал, что во всей Италии пет композитора, красивее Гассе, который даже в свои семьдесят лет был хорош, и невольно задался вопросом, уж не способствовало ли это успеху Гассе, как-никак итальянцы ведь большие поклонники физической красоты.

А Саммартини, который был, наверное, не моложе Гассе, совсем высох за последние несколько месяцев, как показалось графу. Однако влиянием этого человека никак нельзя пренебрегать. У Саммартини учился Глюк, он слыл самым уважаемым миланским музыкантом, и его оперы и симфонии исполнялись повсюду.

Но наиболее знаменитым композитором в Италии сейчас считался сорокадвухлетний Пиччинни. Маленький, худощавый, с длинным носом, острым подбородком и серьезным бледным лицом, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая, когда же заговорит граф.

Чех Мысливечек чувствовал себя неловко. В свои тридцать три года он был еще мало известен. Мысливечек добился успеха во Флоренции и Болонье, но для Милана это не имело большого значения.

Всем подали вино, а Мысливечку кофе. Нарушив затянувшееся молчание, Пиччинни вдруг стал рассыпаться в похвалах последней опере Гассе «Деметрио», которую сам он, к сожалению, еще не имел счастья слышать.

Гассе вздохнул:

– Боюсь, это моя последняя опера. Она не имеет успеха.

– Нет, нет! Это была бы слишком большая потеря! – воскликнул Пиччинни.

Гассе с сомнением посмотрел на него, но промолчал.

– Моцарты тоже должны прийти, – неожиданно объявил граф Фирмиан.

Пиччинни готов был обратиться в бегство, Саммартини по смог скрыть удивления, Мысливечек как-то растерялся, а Гассе спросил:

– И отец и сын?

– Конечно! Они веди, кажется, неразлучны?

– Обычно, да. Ваше сиятельство, вы собираетесь дать мальчику новый заказ?

– А вы считаете, стоит?

– Я не импресарио, ваше сиятельство, – сказал Гассе.

– Но, насколько я знаю, вы хвалили его князю Кауницу? Ведь так?

– Вы правы, наше сиятельство.

Граф Фирмиан улыбнулся. Этого музыканта легко не проведешь. Чтобы добиться своего теперешнего положения, Гассе, подобно многим другим композиторам в Италии, пришлось также овладеть искусством интриги. В иных случаях добившийся успеха композитор мог бы оказаться лучшим правителем, чем Габсбург, думал граф. Сказать бы это Марии Терезии!

– Вы считаете, «Мнимую простушку» стоило бы поставить? – спросил он Гассе.

– Трудно сказать. Никогда не знаешь заранее, будет ли опера иметь успех.

– Маэстро Пиччинни, ваши оперы Афлиджио все-таки ставил.

– Я тут ни при чем, ваше сиятельство. Он сам всегда решает, что ему ставить в своем театре.

– Ну, а вы как считаете: следовало поставить оперу этого мальчика или нет?

– Не знаю, ваше сиятельство. Право, мне неловко отвечать на подобный вопрос.

– Я получил от его отца несколько симфонических сочинений Вольфганга, которые мальчик любезно посвятил мне, – сказал Саммартини, – они хорошо построены и производят прекрасное впечатление. И написаны с большим вкусом.

Граф Фирмиан добавил:

– Я слышал его игру на клавесине, когда ему было шесть лет. И никогда этого не забуду.

Леопольд привык к неожиданностям и гордился своим умением никогда не терять присутствия духа, но, увидев четырех композиторов в сборе, лишился дара речи. Он считал графа Фирмиана другом, на которого можно положиться, однако сейчас почуял что-то неладное. А Вольфганг так обрадовался Гассе, что бросился прямо к старику, позабыв вначале поклониться графу.

Леопольд стал приносить извинения за сына, по граф Фирмиан перебил:

– Я разделяю его чувства, господин Моцарт. Как музыкант господин Гассе стоит выше меня. – И граф представил Леопольду других гостей.

Искусно маневрируя, Леопольд держался подальше от Пиччинни, которого считал хитрым неаполитанцем, не заслуживающим доверия. Оп испытывал некоторую скованность, разговаривая с Мысливечком, не зная, считать ли его соперником, но был с ним вежлив. С Гассе же и Саммартини все шло отлично, особенно после того, как подошедший граф Фирмиан спросил:

– Ваш сын сохранил свое изумительное туше?

– Он добился еще большего совершенства, ваше сиятельство, – ответил Леопольд, чувствуя, как к нему возвращается уверенность.

– Поразительно! Вам не кажется, господин Гассе?

– Мне кажется, ваше сиятельство, игра Вольфганга говорит сама за себя.

– Что вы хотите, чтобы я сыграл, маэстро Гассе? – спросил Вольфганг.

– Пусть это решит его сиятельство.

– Немного попозже, – сказал граф. – Успеется. – Он опять повернулся к Леопольду: – Ваш сын изменился. Повзрослел. И стал совсем смуглым.

– Это от обилия воздуха и частого сидения у очага, ваше сиятельство.

– А теперь скажите, как насчет оперы?

– Для Миланского театра, ваше сиятельство? – Не может быть, думал Леопольд, никогда еще ни одна его заветная мечта не осуществлялась с такой легкостью. – Вы хотите, чтобы мой сын написал оперу?

– Но он способен ее написать. Так ведь?

– Да, да, ваше сиятельство! – воскликнул Леопольд, – ведь ты можешь, Вольфганг?

Вольфганг, обсуждавший с Саммартини достоинства посвященных ему симфоний, был недоволен, что его прервали, но, увидев серьезное выражение на лице Папы, тут же переспросил: