Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– На службе? – удивилась Анна Мария.

– Да. Теперь Вольфганга можно называть «господин концертмейстер».

Вольфганг, подавленный вестью о предстоящей разлуке с Мамой и Наннерль, с недоверием спросил:

– Меня сделали придворным музыкантом?

– Что в этом удивительного? Ты вполне подготовлен. Это-то Вольфганг знал, но ведь есть, наверное, и другие основания.

– Вы шутите, Папа.

– Его светлость назначил тебя третьим концертмейстером.

– Без оплаты, конечно, – заметила мама, у которой неожиданная новость высушила слезы.

– Пока Вольфганг находится в отсутствии. А как только вернется из Италии и начнет исполнять обязанности концертмейстера, ему сразу начнут платить.

– Сколько? – поинтересовался Вольфганг.

– Мне не сказали, но обычное жалованье равно ста пятидесяти гульденам. Его светлость хочет привязать тебя к Зальцбургу.

– Но, Папа, ведь вы говорили, что одна из причин, почему мы едем в Италию, – это поискать новые возможности. Вы не раз так говорили.

– Только дома. Но никак ни его светлости.

– Да он и без того знает, – сказала Мама. – Но уверен, что ты все равно вернешься, как было прежде.

– В этом и ты можешь быть уверена, Анна Мария, – ласково сказал Леопольд.

Расставание было печальным. Хорошо еще, что Папа запретил Маме и Наннерль провожать их до кареты – побоялся не устоять перед потоком слез и остаться дома. Папа сказал Вольфгангу, что нужно держаться – ведь он мужчина.

Тоска по Маме охватила Вольфганга, уже когда они шли к поджидавшему их дилижансу. Мама стояла у окна гостиной. А Наннерль, казалось, относилась совсем равнодушно к предстоящему расставанию, довольная тем, что сама остается: ее нигде не было видно. И вдруг Вольфганг увидел сестру – она отчаянно махала ему из бокового окна. Почему же она стоит у бокового окна? И он понял: ей хотелось быть поближе к ним. За последние годы волосы у Наннерль потемнели, и она стала очень похожа на Маму – Наннерль, его любимая сестра.

На дворе стояла промозглая декабрьская погода, но Мама высунулась из окна и крикнула:

– Пошлите мне воздушный поцелуй! Папа послал ей поцелуй и крикнул в ответ:

– Я шлю тебе не один, а тысячу поцелуев. – Вид у него был тоже печальный.

А Вольфганг, пренебрегая приказом Папы, бросился обратно вверх по лестнице и крепко поцеловал сначала Анну Марию, потом Наннерль, нетерпеливо ждавшую своей очереди, и сказал Маме:

– Я не мог послать вам поцелуй, я хотел доставить его сам.

Первая ночь вдали от Дома была особенно грустной. Поэтому, закончив письмо Анне Марии, Леопольд сказал, чтобы Вольфганг тоже написал Маме.

«Я очень счастлив, – писал Вольфганг, – путешествие такое интересное, а карета удобная, и у нас необыкновенный кучер, который, когда позволяет дорога, мчится словно ветер. Папа расскажет об остальных подробностях, а я пишу, чтобы Вы знали, что я остаюсь Вашим преданным и любящим сыном. Вольфганг Моцарт».

Леопольд попросил его написать и Наннерль, сестра не должна чувствовать себя забытой, и он написал по-итальянски, чтобы похвастаться, как хорошо знает этот язык.

«Любимая моя сестра, слава богу, мы доехали до Воргля. Путешествие развлекает нас, и к тому же мы не испытываем никаких неудобств. Скажи Шахтнеру, что «Траляльера» я пою и что теперь, раз уж мы уехали из Зальцбурга, Папа разрешил мне есть суп без сахара. Передай привет всем моим дорогим друзьям, а также и Барбаре с Терезой. Как говорит Папа, главное – но болеть и не страдать от запора, остальное приложится. Целую тебя тысячу раз. Твой итальянский братец, капельмейстер от бухгалтерии».

Леопольд не был настроен столь оптимистично. Опасная и тяжелая дорога через Альпы могла занять дней десять. Но, даже говоря сыну: «Италия – это родина музыки, величайшие немецкие музыканты Гендель, Гассе, Глюк и Бах получили образование в Италии», в душе он испытывал страх; неизвестно, какой прием ждал их в этой стране, и еще пугала мысль об обледеневших дорогах, засыпанных снегом перевалах и снежных лавинах.

В течение следующей недели Леопольд не раз сожалел, что решился на эту поездку, да к тому же зимой. Казалось, ничто не могло погасить радостное возбуждение Вольфганга, который был от путешествия в восторге. Леопольд же пребывал в постоянной тревоге – стоило ему немного успокоиться, пока карета пересекала широкую тирольскую долину, как долина тут же сужалась и переходила в глубокое ущелье. Часто прямо над головой нависали снежные карнизы. Они нанимали опытных кучеров, которые хорошо знали дорогу, знали, где и когда можно ожидать обвалов, но ведь и самые опытные кучера могли ошибиться.

В одном узком ущелье скалы чуть не смыкались над ними. Толстые пласты снега, казалось, ползли вниз по стенам, и даже у кучера вид был растерянный и испуганный, а Вольфганг тем временем напевал аллегро, стремительным темпом и зажигательностью похожее на итальянское. Когда при въезде в ущелье кучер остановил лошадей, Леопольд неожиданно для себя сказал:

– И зачем только нас понесло в Италию!

– Что случилось, Папа? – спросил Вольфганг.

– Как быть, господин Моцарт? – спросил кучер. – Уж больно много снега впереди. – Лицо, выглядывавшее из мехового воротника, было бледное и взволнованное.

Я беру на душу большой грех, думал Леопольд, но возвращаться назад немыслимо.

Не успели они проехать ущелье, как за ними с грохотом обрушилась снежная лавина и засыпала дорогу. Но они тут же позабыли о прежних страхах перед новой опасностью: ехали по обледенелой дороге, по одну сторону высилась отвесная скала, по другую зияла бездонная пропасть; о том, чтобы повернуть обратно, нечего было и думать. Подковы лошадей заскользили по льду, и на одно ужасное мгновение Леопольду показалось, что они сейчас рухнут в пропасть. Карету сильно тряхнуло, и Вольфганг, очнувшись от своих музыкальных мечтаний, невольно вскрикнул, а Леопольд прикрыл сыну глаза рукой, чтобы заслонить от него страшную картину их падения, и крепко прижал к себе.

Еще долго после того, как кучеру удалось выправить лошадей, у Леопольда кружилась голова и ныли плечи, а Вольфганг сидел, сжав руки так, что побелели суставы.

Старею я, что ли, думал Леопольд, раньше у меня никогда не кружилась голова в дороге. Куда бы они ни выезжали из Зальцбурга, их путь всегда лежал через горы. Но не такие высокие, не такие грозные и опасные. При всякой возможности Леопольд писал домой, и это его немного успокаивало.

В первый день рождества 1769 года, через две недели после начала путешествия, они прибыли в Роверето, маленький городок в Северной Италии. Там не было и намека на снег, а отвесные горы сменились пологими холмами. Леопольд немедленно отправился в самую большую церковь, чтобы возблагодарить бога за благополучное прибытие, и по дороге столкнулся со старым знакомым.