Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

«Не забыть, — пишет вдова офицера с „Новороссийска“ Ольга Васильевна Матвеевич, — как через неделю после гибели линкора, когда в бухте еще всплывали трупы моряков, в городе устроили праздничную иллюминацию и банкет в Доме офицеров. И в это же время по радио рассказывали, что в одной из скандинавских стран в шахте погибло несколько десятков человек и по стране был объявлен день национального траура.

Полтора года мы ждали, когда поднимут линкор и торжественно похоронят тех, кто остался в корабле. А хоронили их на рассвете, как когда-то хоронили преступников, сообщив о похоронах всего трем семьям, проживавшим в Севастополе».

Горько и стыдно читать эти строки. Как будто и на тебе лежит тень вины подлого отречения. Чего в нем больше — казенного равнодушия, страха или циничной уверенности бюрократа в том, что его административной воле подвластно все — даже память народа? Прикажет: «Забыть!» — и все забудут.

Правда, было принято закрытое постановление Совмина СССР об оказании помощи семьям погибших при исполнении воинского долга и об увековечивании памяти моряков-«новороссийцев». И помощь была оказана, и мемориал на старинном Братском кладбище, где похоронены участники первой и второй обороны Севастополя, был воздвигнут достойный. Из бронзы одного из гребных винтов линкора отлили фигуру Скорбящего Матроса с преклоненным знаменным флагом*. На гранитных пропилеях барельефы рассказывают то, о чем молчат надписи, о чем умалчивают экскурсоводы и путеводители. В обрамлении силуэта опрокинувшегося корабля — эпизоды отчаянной и героической борьбы за спасение линкора: матросы, подпирающие дверь аварийным брусом; офицер, прижимающий к уху тяжелую трубку корабельного телефона; моряки, выносящие раненого товарища…

На пьедестале монумента горит золотом: «Родина — сыновьям» (проект первоначальной надписи — «Родина — героям», нынешняя скромнее, но душевнее). И еще на мраморной плите, открывающей мемориал, выбито: «Мужественным морякам линкора „Новороссийск“, погибшим при исполнении воинского долга 29 октября 1955 года. Любовь к Родине и верность военной присяге были для вас сильнее смерти».

Я много лет прихожу к этим камням, заботливо обсаженным вечной зеленью туи и можжевельника. И всякий раз вижу, как из газонной травы-муравы выглядывают фотографии молодых матросских лиц. Их оставляют здесь матери, приезжающие издалека на величественную, но, увы, безымянную могилу сыновей. Да, как поется в песне: «здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты». И все же, нарушая благочинность гранитного мемориала, то тут, то там выглядывают навеки двадцатилетние лица парней в тельняшках, форменках, бескозырках. Заливают эти фото на самодельных подставкax осенние дожди и весенние ливни, заносит их недолгим крымским снегом, коробятся они и желтеют, но не исчезают никогда.

Авторы мемориала предусмотрели место для имен погибших. Тридцать три года пустовала мраморная гладь… Разве что рука юного подонка чертила здесь название любимой рок группы. И чья-то другая рука стирала следы кощунства.

Официальное забвение началось с молчания газет, вышедших на следующий день после катастрофы. «Слава Севастополя» сообщала о заседании в Большом театре по случаю 100-летия Мичурина, об отъезде из Крыма премьер-министра Бирмы У Ну, о скорых гастролях китайского цирка и футбольном поединке одесского «Пищевика» с севастопольской командой «ДОФ».

Столь же далека была от событий, будораживших флот и город, ежедневная газета черноморцев «Флаг Родины».

И только афиши театра имени Луначарского невольно откликались на злобу дня: «Последняя жертва» — извещали они о спектакле по пьесе А. Н. Островского…

Так зарождалась одна из «черных дыр» нашей истории, которая втянула и поглотила память о линкоре «Новороссийск» на несколько десятилетий…

Бывший заместитель по политчасти командира дивизиона главного калибра линкора капитан 1-го ранга запаса М. В. Ямпольский:

— Совет ветеранов нашего корабля зовут в Севастополе «подпольным». Есть в этой горькой шутке доля правды. Мы, оставшиеся в живых «новороссийцы», долгие годы действительно собирались негласно, вопреки воле начальства. Однажды я попросил катер для возложения венка на месте гибели линкора. Один высокопоставленный политработник заявил мне: «Нечего засорять гавань». Правда, сейчас выделяют и катер, и венок разрешают спускать на воду. Но тень какого-то недоверия к нам до сих пор не рассеяна. Мол, помнить не велено, а вы все помните. Да, помним! И будем помнить. Вот сбросились по десятке и заказали в 25-летнюю годовщину памятный значок с силуэтом «Новороссийска» и траурной лентой. Значок отштамповали на одной из фабрик — неофициально, с большим риском.

Но обиднее всего то, что на все наши просьбы установить на кладбище плиты с именами погибших «новороссийцев» мы слышали и слышим осторожное чиновничье: «Нас с вами не поймут!»

Да, товарищи столоначальники, вас не поймут. Вас невозможно понять… Да и чьего непонимания вы страшитесь?! Отцов и матерей погибших матросов? Или, может быть, тех моряков, которые встали в почетный караул к Скорбящему Матросу? Встали без оружия, встали по просьбе ветеранов «Новороссийска», которые пришли в день памяти на кладбище и увидели лейтенанта, приведшего своих матросов на экскурсию. У молодого офицера хватило гражданского мужества и душевного такта, да что такта — сострадания хватило, и он приказал своим бойцам встать в почетный караул к бронзовому матросу.

Или, может быть, севастопольцы забыли, как в день похорон «новороссийцев» все палисадники Корабельной стороны остались без цветов?

Как легко удалось одним лишь росчерком пера отправить в ил забвения 630 имен! Исключить из списков, не выбивать на надгробиях, не упоминать в прессе, изъять из экспозиций, похоронить в архивах. Забыть.

Они стояли до конца. Они погибли в бою. А от них открестились. Им отказали в естественном праве любого смертного — в имени над могилой.

«Не надо. Было и прошло… Дело давнее. Гордиться особенно нечем… Незачем привлекать нездоровое внимание… Нас не поймут».

В одном лишь они, прошнурованные души, правы — их не поймут. Не поймут и не простят кондового канцелярского равнодушия к памяти погибших моряков, к горю их матерей, отцов, вдов и сирот. Сколько лет тянулся поединок родственников погибших с бюрократами во флотских мундирах! И ведь речь-то шла о неоспоримом — об именах на надгробном камне. Они и не спорили, то есть наотрез не отказывали семьям погибших в их очевидном праве, а тихо и умело топили неприятное для них дело в иле казенной переписки.