Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

Старший охранения только охнул — «Давайте к нему быстрее! Батя ваш совсем плох от переживаний!»

Мчимся в расположение дивизиона: палатки в лесу. Вхожу, офицеры на нарах в два яруса спят, у железной печурки отец прикорнул.

— Здравствуй, папа, я живой…

Батя у меня всю войну прошел, артиллерист, танки немецкие жег. Никогда слезинки ни одной у него не видел. А тут глаза заблестели.

— Так, — командует он. — Начальнику штаба — спать! Остальным — подъем! Столы накрывать.

Движок запустили, свет дали. На стол из досок — по-фронтовому: тушенку, хлеб режут.

— И кружки доставайте!

— Товарищ командир, так сухой закон же…

— Знаю я ваш сухой закон! Поскребите по своим сусекам!

Ну конечно же, что надо нашлось, разлили по кружкам и выпили за мое возвращение из первой моей «автономки»…

— Последняя, двадцать пятая, наверное, тоже запомнилась?

— Еще как запомнилась… Это было весной 1989 года. Я выходил в море на борту ракетоносца как заместитель командира дивизии «стратегов» подстраховывать молодого командира атомохода. Впереди нас в дальнем охранении шла торпедная подводная лодка К-278…

— Это печально известный «Комсомолец»?

— Он самый… За сутки до гибели этого уникального корабля я переговаривался с его командиром капитаном 1-го ранга Ваниным по ЗПС — звукоподводной связи. Вдруг получаю 7 апреля странное радио с берега — дальнейшие задачи боевой службы выполнять самостоятельно, без боевого охранения. И только по возвращении на базу узнал о трагедии в Норвежском море…

— А самый опасный для вас поход?

— В 1983 году. Я — командир 16-ракетного атомного подводного крейсера. Выполняем стратегическую задачу в Западной Атлантике — несем боевое дежурство в кратчайшей готовности к нанесению ответного ракетно-ядерного удара. Вдруг в районе Бермудского треугольника — не зря о нем ходит дурная слава — сработала аварийная защита обоих бортов. Оба реактора заглушились, и мы остались под водой без хода. Перешли на аккумуляторную батарею. Но емкость ее на атомоходах невелика. Спасло то, что удалось найти неподалеку район с «жидким грунтом», то есть более плотный по солености слой воды. На нем и отлежались, пока поднимали компенсирующие решетки, снимали аварийную защиту…

— А если бы не удалось найти «жидкий грунт»?

— Пришлось бы всплыть на виду у «вероятного противника». В военное время это верная гибель. В мирное — международный скандал. Да и вечный позор для меня как подводника-профессионала.

Кстати, в этом же районе погибла спустя три года небезызвестная К-219. На ней произошел взрыв в ракетной шахте, от ядовитых паров окислителя погибли пять человек. Командир капитан 2-го ранга Игорь Британов вынужден был всплыть…

Мой ракетоносец, совершенно однотипный с К-219, находился на соседней позиции, и я по радиоперехвату понял, что у Британова случилась беда. Ходу до него мне было чуть более двадцати часов. Готовлю аварийные партии, штурманскую прокладку, и не зря — вскоре получаю персональное радио: «следовать в район для оказания помощи К-219. Ясность подтвердить». Ясность немедленно подтверждаю. Но квитанцию на свое радио не получаю. Еще раз посылаю подтверждение — квитанции нет. Снова выхожу в эфир — ни ответа, ни привета. Молчит Москва и все… А я уже больше часа на перископной глубине торчу — вокруг океанские лайнеры ходят — не ровен час под киль угодишь. Наконец, приходит распоряжение — оставаться в своем районе. Вроде бы положение К-219 стабилизировалось, помощь не нужна. Стабилизировалось-то оно стабилизировалось, да только на третьи сутки ракетный крейсер затонул. До сих не могу себе простить — мог ведь пойти к Британову, не дожидаясь этих треклятых квитанций. Схитрить мог… У меня же и люди подготовленные, и все аварийные материалы на борту… Пришли бы — и ход событий мог пойти иначе. Но ведь поверил, что ситуация выправилась. А там окислитель разъедал прочный корпус со скоростью миллиметр в час… О том, что К-219 затонула, узнал только в родных водах, когда пошли на замер шумности в Мотовский залив. В шоке был…

Вообще, всю мою морскую походную жизнь снаряды падали рядом со мною, осколки мимо виска проносились, но ни разу не задело. Это еще с курсантских времен началось. В 1970 году ходил на стажировку на плавбазе ПБ-82 в Атлантику. А там как раз почти точно так же, как К-219, затонула после пожара атомная подводная лодка К-8, и мы пошли в Бискайский залив оказывать ей помощь. Так что и там по касательной пронесло. Кто-то молился за меня сильно. Везло…

— Суворов бы с вами не согласился. «Раз — везенье, два — везенье… Помилуй Бог, а где же уменье?» Не могло одному человеку просто так повезти двадцать пять раз подряд…

— Опыт безусловно накапливался от автономки к автономке. Но все-таки море это стихия, а у стихии свои законы — вероятностные. У меня ведь как было: 10 боевых служб до командирства, 10 боевых служб командиром подлодки и 5 боевых служб — замкомдивом отходил, старшим на борту.

— Первый командирский поход, наверное, тоже памятен?

— Конечно. Все та же Атлантика. Ракетный крейсер стратегического назначения К-245. К счастью, все обошлось без эксцессов. Зато каждый день гонял свой КБР — корабельный боевой расчет — до седьмого пота. Страсти кипели, как на футбольном поле. КБР — боевое ядро экипажа, с которым, собственно, и выходишь в ракетную атаку. А уж когда вернулись, я своих лейтенантов на другие лодки за «шило» — спирт — продавал. Придет иной командир, просит на выход в море штурмана моего или ракетчика. «Так, говорю, этот стоит два литра „шила“, а вот за того придется и три отлить».

— Конечно, это шуточные расценки. Но если говорить о цене человеческой жизни на море…

— Это особая тема и, в общем, безбрежная… Много спекуляций и демагогии. Здесь не бывает аксиом и порой все зависит от конкретной ситуации. Вот вам два случая в одном походе. 1985 год. Идем из родного Гаджиева в Западную Атлантику — устрашать Америку. Я — старший на борту подводного ракетного крейсера. Обходим Англию с севера, и тут командир сообщает мне, что у матроса Зайцева аппендицит, требуется операция. Доктор получает «добро» и развертывает операционную. И тут пренеприятный сюрприз: вместо заурядного воспаления слепого придатка обнаруживается прободная язва двенадцатиперстной кишки. Операция длится пятый час… Но все безуспешно. Доктор докладывает, что требуется специализированная хирургическая помощь, которую можно оказать лишь в береговых условиях. Что делать? Даю радио в Москву. Разрешают вернуться, благо международная обстановка тому не препятствует.

Доктор обкладывает операционное поле стерильными салфетками, заливает разрез фурацелином, и мы ложимся на обратный курс. Приказываю ввести в действие второй реактор, и атомоход мчится полным ходом через два моря домой. Летим на базу, неся матроса с разрезанным животом. В Гаджиево нас встречает главный хирург флота чуть ли не в белом халате и стерильных перчатках. Извлекаем матроса через торпедопогрузочный люк.