Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

Пора беспамятства проходит по мере того, как редеет дурман, подпущенный в разум народа. И уже потянулись руки собирать расколотые камни, полоть на погостах и в душах траву забвения.

Последний раз воинские почести братской могиле экипажа «Пересвета» отдавали моряки большого противолодочного корабля «Отважный», который находился в районе Суэцкого канала. В 1974 году на обратном пути в Севастополь корабль этот постигла судьба «Пересвета». На «Отважном» загорелся ракетный погреб и после отчаянной борьбы за живучесть БПК затонул в Черном море. С тех пор военные моряки нашего флота на порт-саидское кладбище не приходили. И вот только теперь, в девяностом году, вышел из Севастополя в Порт-Саид БПК «Очаков». Вышел, чтобы выставить к белому обелиску почетный караул, положить к его подножию венки, чтобы правнуки пересветовцев могли постоять здесь, сняв бескозырки и фуражки…

«Очаков» шел в Порт-Саид.

В Пенанг, где под малазийским небом сиротела братская могила моряков «Жемчуга», шел БПК «Адмирал Трибуц».

Срасталась связь разрубленных времен.

1976—1991 гг.

Порт-Саид — Бизерта — Вена — Петербург — Москва

Женщины валялись среди надгробных венков, рыдали и голосили, проклиная море, судьбу, корабль, адмирала… В их глазах еще стояло страшное ночное видение: черная туша опрокинувшегося линкора, скопище людских голов в воде, бурлящей от вырывавшегося из корпуса воздуха, от предсмертных вздохов, от взмахов сотен рук, плывших и утопавших. Они плыли к берегу, где с высоты железнодорожной насыпи взывали к ним их жены и дети. Они тонули у них на глазах, и жены, мертвея, превращались во вдов, сыновья — в сирот. Стена людского горя остановила ночной экспресс, шедший в Севастополь 29 октября 1955 года… Машинист и пассажиры, разбуженные горестным воем, вглядывались в темень бухты, исполосованную лучами прожекторов. Там разворачивалась одна из самых страшных в истории мореплавания трагедий…

Они ничего об этом не знают!

Рейсовый катер отваливает от Графской пристани под разудалую песнь:

Протискиваюсь сквозь битком набитый салон на корму. Здесь тоже людно. Светлоусый богатырь в кепи с надписью «capten», вышитой на козырьке, потягивает из бутылочки «пепси-колу». Курсант-главстаршина в фуражке старшекурсника придерживает белокурую спутницу — белая юбка, красные босоножки, загорелые ноги, красные ноготки. Парень в джинсовой варенке пощелкивал клавишами портативного «Шарпа», заставляя его динамики то голосить про счастливого аквалангиста, то заливаться безмятежными итальянскими песнями. Он очень старался привлечь внимание двух девиц в белых просвечивающих платьях и черных сетчатых колготках. Девицы курили и ели мороженое, чередуя затяжки с обкусыванием вафельного стаканчика.

Катер держал курс на Аполлоновку. По правому борту проплыл Павловский мысок с обелиском эсминцу «Свободный». Затем потянулась длинная серая стенка Госпитальной набережной, и сердце мое тревожно заныло. Где-то здесь… Быть может, он стоял вот на этой якорной бочке… Нет, ту, № 3, линкоровскую, убрали, а новую поставили чуть мористее. И все-таки «Новороссийск» стоял где-то здесь. Возможно, мы даже проходим сейчас над его срезанными водолазами мачтами, в рубках которых, засосанных глубоко в ил, покоятся кости матросов, так и не покинувших свои боевые посты.

«Морской трамвайчик» шел над никому не известной подводной братской могилой…

Ладонь курсанта осторожно блуждала по талии своей прекрасной спутницы. Богатырь в капитанском кепи плюхнул в воду пустую бутылочку. Девицы выщелкнули за борт фильтры докуренных сигарет. «Шарп» источал сладчайшее:

И тут до меня дошло. Они же ничего не знают! Они все еще ничего не знают! Никто из них даже не догадывается, что в этих зеленоватых волнах, в каких-нибудь ста метрах от берега, произошла самая смертоносная из всех морских катастроф, какие случались когда-либо в нашем Отечестве.

19 октября 1955 года в 01 час 30 минут 46 секунд самописцы Крымской сейсмостанции прочертили на ленте неровные всплески. Чуткие приборы зафиксировали сотрясение почвы в районе Севастополя. Дежурный по станции решил, что это обычный подземный толчок. Откуда ему было знать, что на ленте остался автограф смерти, что эта нервная зубчатка — последняя кардиограмма двухсот остановившихся сердец, что на внутреннем рейде Севастополя под килем флагманского корабля Черноморского флота линкора «Новороссийск» рванул неимоверной силы взрыв, насквозь пробивший восемь палуб — из них три бронированные?

Огненный смерч прорвался через многоэтажье кубриков — в каждом в три яруса спали в подвесных койках матросы, — выхлестнул из стального кратера, разворотил верхнюю палубу от борта до борта и взлетел на высоту фок-мачты.

Часовой у гюйсштока (он стоял на самом кончике линкоровского носа) был подхвачен вихрем взрыва и выброшен далеко в море. По счастью, он остался жив.

Сквозь гигантскую пробоину в носу (потом подсчитают ее площадь и ахнут — полтораста квадратных метров) в корпус линкора, бурля и клокоча, ринулась холодная осенняя вода, густевшая от ила и матросской крови.

На «Новороссийске» сыграли боевую тревогу. Сначала ударили в рынду, потом, когда запустили аварийные дизель-генераторы, — затрезвонили колокола громкого боя.

Имя этого корабля я услышал давно — еще школьником. Его произносили вполголоса: так и должно было быть — в знак скорби. Но при этом оглядывались — не подслушал ли кто государственную тайну? Шел пятьдесят пятый год… В те времена еще не привыкли называть вещи своими именами. Однако ни тогда, ни теперь гибель линкора «Новороссийск» не составляла и не составляет никакой особой тайны. Не могла быть тайной весть, облетевшая весь флот, сотни семей, все крупные газеты мира…

Несколько лет назад натовские военные журналы, комментируя события тридцатилетней давности, писали, не скрывая злорадства:

«Самая крупная катастрофа в истории Вооруженных Сил Советов — результат технического авантюризма большевистского флота. Трагическая гибель большого корабля в центре военно-морской базы, сотни и сотни жертв, унесенных на дно перевернувшимся линкором, десятки заживо погребенных, к которым спасатели так и не смогли прийти на помощь, красноречиво говорят о морской выучке русских, отсталости советской инженерной мысли, жестокости большевистских уставов».

«Русские потеряли самый крупный свой корабль, доставшийся им от итальянского флота как трофей, только потому, что они не смогли овладеть слишком сложной для них западной техникой».