Пол Джефферс - Боги и влюбленные

— Цезарь будет председательствовать на играх! Какая честь!

Я ответил:

— Какая честь для Прокула!

Но сенатор намеревался почтить меня. Прокул сказал:

— Ликиск, ты для моего дома больше чем благословение, и хотя я не был рад, отдавая тебя безнравственным личностям, называющим себя жрецами Приапа, ты хорошо служишь своему богу и хорошо исполняешь возложенные на тебя обязанности. Я доволен тобой, как мужчина может быть доволен собственным сыном.

Ликуя, я отправился в сад и поблагодарил моего бога за то, что он был ко мне так добр. Подобно всем, чья вера тверда, я знал: мой бог всемогущ и обязательно наградит того, кто ему предан, исполнив его просьбу. «Нет более могущественного и величественного бога, чем ты, Приап, — молился я, — поэтому услышь молитву своего преданного слуги Ликиска. Пусть Цезарь будет доволен, посетив наши игры. Принеси дому Прокула почет и уважение. И еще… Приап, если на то будет твоя воля — пусть Марк Либер поскорее вернется домой».

Последнюю часть своей молитвы я прочел и у ног Марса.

После этого я отправился готовиться к предстоящим играм, как Ликас, Друзилла и Паллас. У них были свои дела, у меня — мое. Игры всегда являлись хлопотным временем, поскольку многим гостям для полного счастья требовалась компания, как они выражались, славного Ликиска.

Когда появлялась возможность, я ускользал от исполнения своих обязанностей богу и хозяину, чтобы посмотреть, как тренируются гладиаторы Прокула. Моя кровь начинала быстрее бежать по венам при виде их тренировочных боев, и я удивлялся, как между людьми, которые скоро могут встретиться друг с другом в смертельной битве, может возникать такое товарищество. Они знали, что милость в играх даруется редко. Публика не горела желанием сохранять жизнь тому, кого победили в честном поединке.

Бараки гладиаторов Прокула стояли за рощей из дубов и сосен, отделявших их от жилого дома. Обычно деревья приглушали звуки, идущие с поля, на котором тренировались воины, но когда ветер дул с той стороны, то работая в саду, поклоняясь идолу или занимаясь с учителем, я слышал устрашающие рычания, ругательства и остроты упражнявшихся мужчин. Восхищенное и заинтригованное, мое сознание отправлялось туда, за деревья, стремясь представить происходящие там сцены. Если такое случалось под бдительным оком учителя, мне доставался удар прутом или резкое замечание: «Ликиск, твой хозяин преподнес тебе редкий дар — дар образования. Выкажи должное уважение и обрати, наконец, внимание на то, что тебе говорят».

Из всех гладиаторов Прокула моим любимцем был большой, сильный, бесстрашный рыжий воин, самый знаменитый частный гладиатор Рима. Мне казалось, что он лучше любого бойца из команды Цезаря, и я был уверен, что никто в мире не сможет побить его в честном поединке.

Воина звали Поликарп, и думаю, я восхищался им потому, поскольку в Риме он был таким же чужаком, как и я. Не избежал я и детской склонности представлять Поликарпа похожим на своего отца, которого не знал. Он зарекомендовал себя бесстрашным бойцом, не просящим пощады и сам никого не щадившим, но восторгался я не только его отвагой. Я завидовал его победам. В шлеме, скрывавшем его пылающие рыжие волосы, он дрался сикой, смертельным оружием в форме косы, которая легко могла срубить руку или голову. На бедрах он носил доспехи. Левую руку защищала кожаная маника. Его пурпурная набедренная повязка вскоре превратилась в символ оглушительного триумфа, когда бы он ни выходил на бой. Сражаясь под лучами жаркого солнца, он блестел от пота, и я почти никогда не видел, чтобы его рыжеватую кожу покрывала его собственная кровь. Наблюдать за ним было одно удовольствие.

Довольно долго я держался на уважительном расстоянии от Поликарпа и других бойцов во время их тренировок у гладиаторских бараков. У Прокула было немного гладиаторов. При необходимости он мог бы их нанять, но это было недостойно. Найм странствующих бойцов сэкономил бы Прокулу деньги, но для этого он был слишком гордым.

Зная, что мой любимый боец будет демонстрировать свои умения перед Цезарем, я пробрался к баракам и занял укромное место, чтобы посмотреть на его тренировку. Стоял прекрасный день, и умиротворенность природы создавала яркий контраст со скрежетом и лязгом, доносившимся с площадки. Я долго наблюдал за Поликарпом, прежде чем тот заметил меня и позвал.

С трепетом я разглядывал его лицо, несущее свидетельства прежних битв: нос был сломан в давней стычке, от угла правого глаза до уха шел белый шрам. Такими же шрамами были покрыты его плечи и руки, а на крепком плоском животе с рыжими курчавыми волосами остался длинный след, живое напоминание об ударе мечом, который едва не выпустил ему кишки.

Непобедимый ветеран посмотрел на меня сверху вниз, и на его лице возникла широкая, прекрасная улыбка.

— Хочешь быть, как я?

Слишком испуганный, чтобы говорить, я ответил быстрым кивком.

— Сколько тебе лет?

Я, наконец, обрел голос:

— Четырнадцать.

— Пошли, — сказал он и ухватил меня за запястье, полностью скрыв его в большой ладони. Подойдя к месту тренировки, он взял сику и протянул ее мне.

— Держи. Почувствуй, что это такое.

Я с трудом поднял тяжелое оружие.

Поликарп проворчал:

— Тебе понадобится еще несколько лет, прежде чем ты будешь готов работать сикой, Ликиск.

Потрясенный, я спросил:

— Ты… ты знаешь, как меня зовут?

— И я знаю, что тебе нравится, как я сражаюсь.

— Откуда?

— Гладиаторы всё знают.

— Ты лучший боец в мире! — воскликнул я.

Улыбнувшись и похлопав меня по плечу большой рукой, с такой легкостью державшей тяжелое оружие, Поликарп сказал:

— Свой следующий бой я посвящу тебе, Ликиск.

— И одержишь великую победу, как обычно.

— Может, да, а может, нет. Но в любом случае я буду драться в твою честь. А после этого найди себе более подходящего героя.

Цезарь прибыл вместе со впечатляющей свитой помощников, советников и рабов, пройдя по широкому внутреннему двору дома Прокула, чтобы обнять сенатора. Даже объятия Цезаря были честью. Тиберий славился своим стремлением избегать прикосновений. Не желая, чтобы ему поклонялись, он настаивал, что он император, а не бог. Клеветники говорили, что это лживая скромность, и Тиберий поддался жажде рабской лести.

Взяв Прокула под руку, Цезарь осыпал старика извинениями за то, что ранее не почтил его своим присутствием. «Ты ведь знаешь, Кассий, правительственные дела отнимают все время». Далее он заявил, что слышал множество историй об одном мальчике-рабе.

— Мне очень его хвалили. Кажется, его зовут Ликиск? Слухи о его красоте разносятся словно на крыльях ветра. Я хочу убедиться в ней сам.