Пол Джефферс - Боги и влюбленные

Вскоре Цезарь слегка опьянел, но говорил он великолепно — и долго, — игнорируя развлечения ради того, чтобы уделить внимание мне. Гладя длинными пальцами мои волосы, он шептал:

— Мне рассказывали, что Прокул потрудился дать тебе образование. Весьма достойный акт. Любовь возникает быстрее в утонченном уме. Ты знаешь поэта Горация? Он писал о римлянах: «Мужественное племя безупречных солдат, обученных возделывать землю мотыгами сабинов». Но только не ты, дорогой Ликиск. Не ты.

Прижав мою ладонь к своей щеке, он сказал:

— Благодари своих богов, Ликиск, что твой хозяин не сделал тебя земледельцем. Впрочем, зачем ему это? Ты бесконечно более драгоценен, чем любой земледелец. Я прочту тебе Катулла: «Если б я мог поцеловать твои сладкие уста, то осыпал бы их тысячами поцелуев».

Хотя Цезарь шептал так, чтобы никто другой его не слышал, я весь горел от смущения. Пристыженный тем, что юноша, посвятивший себя Приапу, краснеет от нежных слов мужчины, я мысленно осуждал себя. Постепенно слова Цезаря превратились в поток нежностей, поэтических цитат (зачастую откровенно эротичных) и хриплых намеков на то, как бы он хотел с моей помощью почтить моего бога. Это не дало мне возможности оценить шедший своим чередом пир. Когда все закончилось, я не мог сказать, какие танцовщики моего хозяина были лучше, какие актеры вызвали самый громкий смех и какие песни произвели наибольшее впечатление. Я сознавал только Цезаря и себя.

Когда, наконец, мы уединились в спальне (принадлежавшей моему хозяину и отданной на эту ночь Цезарю), я испытывал типичные страхи четырнадцатилетнего мальчика-раба, внезапно оказавшегося в постели с Цезарем. Это была устрашающая честь, честь настолько великая, что изгладила всю память о дневном решении, когда я, испугавшись Цезаря и его насмешек, опустил палец и тем самым убил Поликарпа. Теперь я остался наедине с величайшим человеком Рима, верховным правителем всего мира. Он сидел на краю огромной кровати, украшенной шелковыми покрывалами и подушками ярких расцветок. Цезарь был в обычной белой тоге. Он снял сандалии, но оставил драгоценности, по золотой печатке на мизинце каждой руки. Подняв руки, он сделал мне знак: «Подойди, мальчик». Его голос был мягким и четким, в отличие от голосов большинства пьяных мужчин, слышанных мной в похожей обстановке. Сев рядом, я почуял запах приятных духов.

— Скажи, Ликиск, твой любовный пыл столь же горяч, как и жажда крови на арене?

Страх перед Цезарем и память о Поликарпе связали мне язык, но в конце концов я все же похвастался:

— Мне говорили, я хорошо служу Приапу.

Цезарь кивнул.

— Юность — лучшее время для службы богам. Когда становишься старше, появляются другие дела.

Его рука, слегка дрожавшая (уверен, что от возраста, а не от волнения), легла мне на плечо и развязала ленту, удерживавшую одежду. Шелковая туника соскользнула, упав на колени и обнажая меня выше пояса. Едва дыша, я следил за взглядом Цезаря, опускавшегося от лица к шее и моему обнаженному горлу. За его глазам следовали руки, легко поглаживая кожу кончиками пальцев.

— Ты не такой мягкий, как тебе подобные. Ты можешь быть солдатом. У тебя есть мышцы.

— Прокул говорит, что юноша не должен был мягким, — робко сказал я.

— Прокул мудрый человек. В некоторых отношениях. Будь он мудрее в других, мог бы прожить дольше.

Пораженный этим неожиданным замечанием и не поняв его, я решил о нем не размышлять, зная, что иногда мудрее промолчать и держать язык за зубами.

Что бы не имел в виду Цезарь, он сменил тему.

— Где Прокул нашел тебя, Ликиск?

— Он меня не находил, — ответил я и почти слово в слово передал ему историю, которую Марк Либер рассказывал о моем рождении и о том, как привез меня в Рим вместе с армией. Цезарь слушал, словно ему было интересно, продолжая гладить мое тело, и его прикосновения заставляли меня вздрагивать, словно от холода.

— Ты боишься меня, Ликиск?

— Все боятся Цезаря.

— Под этими великолепными волосами прячется острый ум. Ты дрожишь от страха?

— Я дрожу, потому что мне щекотно.

Цезарь рассмеялся.

— О, эта живительная честность юности. Надеюсь, ты сохранишь эту черту. Честность — редкое качество. Но если Цезарь может дать здесь совет, честность всегда следует сочетать с внимательностью. Многие честные языки привели своих обладателей к смерти. Больше, чем лживые. Тебе нравилась армия?

— Я был еще младенцем.

— Ах, да. У меня есть внук, и он тоже вырос с армией. Боюсь, это не принесло ему пользу. Такое детство сделало Калигулу слишком властным. Но я не желаю думать о Калигуле. Я хочу думать о тебе. И больше, верно?

Успокоившись и оказавшись, наконец, в знакомом пространстве служения моему богу, я уступил требованиям Цезаря, который снова и снова повторял:

— Ликиск, ты прекрасно служишь своим богам.

Император Рима храпел.

Меня учили, что храп означал удовлетворение, но мне он никогда не нравился. Храп казался оскорблением моего бога, если после того, как я демонстрировал свое искусство, любовник отворачивался и попадал в объятия Морфея. К тому же, храп мешал спать мне . Шум не позволял отдохнуть и приготовиться ко времени, когда партнер проснется, вновь полный желания, и потянется ко мне в самое сладкое время сна, незадолго до рассвета.

В этом отношении Цезарь походил на любого другого мужчину. Как только первые лучи солнца наполнили комнату, Цезарь пошевелился, прервав мой сон. Его утренняя щетина колола кожу. Губы, которыми он меня целовал, были жесткими и сухими.

— Поздоровайся с Цезарем, — пробормотал он. После вина и еды на вчерашнем пире его дыхание источало зловоние.

Перевернувшись и лежа под ним, я чувствовал, как его несвежее дыхание врывается в мои ноздри, и мысленно молился Приапу: «Пожалуйста, пусть Цезарь не поймет, как мне все это надоело. Приап, пусть Цезарь удовлетворится побыстрее. Услышь меня, Приап. Если ты бдишь!»

С внезапным вскриком он произнес: «Все». Его тело задрожало, и он обмяк.

Я продолжал молиться: «Приап, не дай ему на мне уснуть!»

Через некоторое время Цезарь со вздохом перекатился на другую сторону кровати и уставился в потолок. Увидев, что его глаза открыты и не мигают, я замер от ужаса при мысли о том, что он мог умереть, однако вскоре Цезарь зашевелился.

— Ты счастлив в этом доме?

— Конечно! — воскликнул я.

— Прокул хорошо обращается с рабами?

— Да, Цезарь. Мой бог благословил меня хорошим хозяином.

Цезарь кашлянул.

— Странно — раб благодарит бога за то, что его сделали рабом. С другой стороны, есть Калигула. Он стал бы хорошим рабом, но вместо этого — отвратительный хозяин. Скажи, Ликиск, тебе нравится Рим?

— Это единственный город, который я видел. Кроме Остии.