Пол Джефферс - Боги и влюбленные

Рядом с ним шел Иоанн. Его мальчишеское лицо отражало нескрываемое изумление от такой встречи учителя и настороженность из-за возможной опасности. По другую сторону от Иисуса шел не менее обеспокоенный Петр. За ним следовал Лазарь и его сестры, а также несколько человек, следовавших за галилеянином на его забавном транспорте.

Шум вырос настолько, что от него можно было оглохнуть.

Иисус проехал мимо стены, не заметив меня; его длинные каштановые волосы были усыпаны лепестками, плечи украшены гирляндами. Он ехал с большим достоинством и умудрялся оставаться на маленьком осле, несмотря на то, что его дергали восторженные зрители, тянувшиеся к его одеждам. Он смотрел прямо и улыбался.

Когда мимо проходил Иоанн, я позвал его, но мой голос потонул в общем хоре, и он не услышал.

Внезапно все кончилось, словно нежданная летняя гроза; я спустился со стены и отправился по усыпанной цветами улице через открытые ворота мимо часовых. Знакомый молодой офицер махнул мне и подмигнул:

— Неплохое зрелище, Ликиск?

Я улыбнулся, кивнул и прошел дальше, разглядывая многочисленных путников, спешащих по улице и вливавшихся в шумную толпу, следовавшую за Иисусом в Храм. Возгласы одобрения отражались от стен домов и эхом прокатывались по улице, создавая странный бестелесный звук, подобный шуму волн, разбивавшихся об утесы Капри.

На вершине холма толпа, стремившаяся попасть на переполненный двор язычников в Храме Соломона, оказалась такой плотной, что я едва смог через нее продраться. Вдалеке над морем человеческих голов я увидел Иисуса, стоявшего на своем привычном месте. Он говорил:

— Я пришел не разрушить Закон, но исполнить его.

Угрюмый, уставший после дня службы военный патруль ворчал, что дорога заблокирована, пытаясь сердитыми голосами и грубыми тычками проложить себе путь. Их сержант бормотал себе под нос:

— Не нравится мне это сборище.

Прежде, чем толпа сомкнулась вновь, я просочился сквозь нее, наполненный растущим ожиданием опасности. Что-то внутри подсказывало: эта бурная встреча Иисуса не предрекала ничего, кроме неприятностей, хотя я надеялся, что Никодим и Пилат смогут предотвратить самое худшее.

Старика дома не оказалось, но я знал, что должен ждать, поскольку не было ничего важнее этой встречи. Несколько часов спустя он вернулся в компании молодого человека. (Невысокий и плотный, он напомнил мне моего друга Луция с Капри — большие, внимательные глаза, приятное лицо, самый расцвет сил). Юношу звали Марк, и когда он услышал мое имя, то, кажется, узнал его, слыша обо мне раньше. Никодим отвел юношу в сторону, шепотом поговорил с ним, а затем отослал.

Обернувшись, Никодим обнял меня за плечи и повел в сад.

— Ты пришел услышать, что было на встрече Синедриона, — начал он, — и то, что я тебе расскажу, будет печальной вестью для любого, кто считает себя другом Иисуса из Назарета. Он в огромной опасности. Знаю, ты хочешь побежать и предупредить его! Именно за этим я и послал сейчас Марка, хотя знаю Иисуса достаточно, чтобы понимать: несмотря на наши благие намерения и опасность, которая его подстерегает, он не покинет Иерусалим во время Пасхи. Он пришел в опасное время. Священники хотят арестовать его и, к сожалению, убить.

Вздрогнув, я отшатнулся, и Никодим обнял меня крепче, пытаясь успокоить.

— Но почему они считают его врагом?

— Они завидуют ему, боятся, что он хочет их сместить. Синедрион принял формальную резолюцию. Иисус должен умереть. Разумеется, Каиафа собирается обставить это со всей надлежащей благопристойностью. В полемике он очень красноречив. «Это ради нашего же блага, — говорил он. — Один человек должен умереть, чтобы поднять из руин всю нацию». Он предупредил, что если Иисус продолжит свою деятельность, римляне предпримут шаги для поддержания спокойствия. Это бы означало конец Каиафе и, возможно, ликвидацию Синедриона. Они осторожные люди и держатся за свои места. Каиафа победил.

— Вы ему возражали? — спросил я.

Никодим кивнул, и его борода скользнула по груди.

— Бесполезно.

Добавить здесь было нечего, и некоторое время мы просто сидели, глядя на то, как солнце движется по небу, бросая мрачные тени на цветущий сад. Я чувствовал себя словно в ночь смерти Прокула после его речи в Сенате, хотя Никодим выступал перед Синедрионом. Они были похожи. Добрые, смелые люди.

Никодим оживился.

— А теперь возвращайся, молодой человек! Скажи Пилату то, что я тебе передал. Пусть он знает, что у Каиафы на уме. Если Иисусу суждено умереть по Закону, ваш прокуратор обязательно будет в этом участвовать. Синедрион может приговорить человека, но исполнение приговора и сам вердикт — дело Рима. Если Пилат не найдет причин поддержать такое решение, Иисуса можно спасти. У тебя важная миссия, Ликиск.

— Пилат — справедливый человек, — уверенно сказал я.

Никодим невесело кивнул.

— Но прежде всего он политик.

Час был поздний, однако лампы в крепости горели ярко. Я нашел Пилата в его кабинете; с ним были военные советники и жена, сидевшая в кресле с посеревшим от беспокойства лицом. Мои новости только добавили мрачного настроения. Пилат прошелся по комнате; бюсты Тиберия и Аполлона равнодушно смотрели на него и на нас.

Наконец, Пилат заговорил.

— Последнее, что нам надо, это подобные неприятности. Возможно, нам следует вмешаться и арестовать этого галилеянина прежде, чем он доберется до города? Предварительный арест?

Вопрос адресовался Марку Либеру.

— Разумеется, это можно сделать, — сказал он, вставая со стула и подходя к окну, смотревшему на залитую лунным светом площадь, — но только при новой демонстрации.

Он кивнул на площадь, где некогда умерли восемнадцать галилеян. Повернувшись, он выглядел мрачным.

— Иисус из Назарета тоже галилеянин.

Пилат иронически усмехнулся.

— Народ царя Ирода. Старый лис наверняка получает от всего этого удовольствие. Он был очень обходителен с моей женой. — Пилат кивнул в угол, где она сидела. — А что он ей сказал? «Поблагодарите Пилата за такую заботу о моей безопасности, но скажите, что я — среди своего народа, который меня любит». — Пилат хмыкнул. — Короче, передай Пилату, чтобы он сам распутывал свои дела.

Я дерзко сказал:

— Вы не можете подчиняться Синедриону, господин. Нет причин убивать Иисуса.

Марк Либер собирался высказаться. Я знал этот взгляд. В нем был упрек. Но Пилат поднял руку:

— Пусть он продолжает, Марк.

Мой трибун ответил:

— Мальчик не в том положении, чтобы судить.

— Это нечестно! — возразил я, разозлившись и даже встав со стула; тот же пылающий гнев был во мне тем вечером, когда трибун сказал, что его долг по отношению к армии превыше любви ко мне.