Пол Джефферс - Боги и влюбленные

Коснувшись ребер коней, мы начали спускаться, оставляя за спиной дорогу и пересекая сырую, высокую траву пастбища к югу от деревни. По мнению центуриона, у нас был час, прежде чем евреи начнут просыпаться. Он знал дом и указал на него войску.

Солдаты пригнулись и молча двинулись по лугу, среди высокой, до самых бедер, травы; мелькающие тени двигались быстро — глаза начеку, тела напряжены, в руках мечи. Широкой аркой они окружали дом, темный, тихий и мирный, обитатели которого крепко спали под плоской крышей за толстыми серыми стенами.

Я остался позади с лошадьми — так приказал трибун, и я не возражал, понимая, что не смогу помочь делу и буду только мешать. Со своей точки на низком склоне я видел движения солдат, молча направляемых центурионом, и трибуна рядом с ним. Небеса светлели, звезды гасли, высокие облака внезапно вспыхнули оранжевым и красным, а восточные холмы превратились в черные силуэты на алом небосклоне. В далеких кустах шуршали и чирикали птицы, пели песни и разговаривали друг с другом, а петля римских солдат постепенно сжималась вокруг дома с ничего не подозревающими жильцами.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге возник высокий, крепко сложенный мужчина, освещенный тусклыми серыми лучами солнца, готового вот-вот озарить холмы. В одной набедренной повязке он замер в дверях — осторожно, как мне показалось, — затем ступил с крыльца в холодный воздух, поднял руки, потянулся, встряхнул ими и опустил. Некоторое время он постоял, глядя по сторонам, а затем повернулся и исчез внутри. Дверь со стуком закрылась.

Солдат, оставшийся со мной присматривать за лошадьми, прошептал:

— Плохо. Было бы проще, если б никто не проснулся.

— Думаешь, это Варавва? — проговорил я.

— Может быть, — пожал плечами солдат.

Поднявшись из травы, словно птицы, солдаты, присев, когда открылась дверь, снова начали скрытно двигаться; на их шлемах блестело солнце, накидки казались шкурами ярких животных, идущих стадом через луг.

Скоро все оказалось залито солнечным светом, выкрасившим стены тихого дома в розовый. Теперь солдаты были видны, и красноватая кожа их доспехов стала яркой, как оперение красногрудых птиц, а от клинков отражалось солнце. Широкое оцепление было таким плотным, что люди стояли почти плечом к плечу. В центре, вблизи от входа, застыл центурион, выпрямившись и держа в руке меч. Трибун стоял рядом, также с мечом наголо. Абенадар осмотрелся, убедившись, что его воины готовы.

— Варавва! — крикнул он, его голос раскатился над лугом, как удар грома. — Ты и все остальные арестованы! Выходи без оружия!

Не дождавшись ответа, Абенадар дал своим людям команду. Они выпрямились, держа перед собой мечи.

— Ты окружен, Варавва! — крикнул центурион. — Сдавайся!

Нервно взглянув на солдата, остававшегося со мной у лошадей, я спросил:

— А что будет, если они не сдадутся?

— Центурион вышибет дверь, и солдаты займут в дом.

— Лучше бы они сдались, — сказал я.

Солдат угрюмо кивнул.

— Сдавайся, Варавва! — крикнул Абенадар.

Внезапно дверь распахнулась, и из дома с рыком и криком повалили люди, целая толпа, во главе которой был виденный нами человек. У евреев были мечи и палицы, и все они пылали яростью, готовые к битве. Сперва я насчитал шестерых, затем на улицу выскочило еще несколько — некоторые успели одеться, некоторые были почти обнажены, — и все они ринулись на окруживших дом римских солдат, готовых к нападению.

С безопасного расстояния я наблюдал за битвой, развернувшейся, словно жестокий спектакль на арене. Евреи и солдаты схватились, крича и стуча мечами, и этот шум скоро разбудил всю деревню. Они сражались плотной группой; евреев было гораздо меньше, и солдаты быстро их окружили. Издалека все солдаты были похожи друг на друга, и я не мог понять, где мой трибун. Зная его, я понимал, что он непременно окажется в самом центре битвы. В возбуждении и страхе я сделал несколько шагов по высокой траве, а затем, не обращая внимания на протестующие крики солдата, побежал к дому и устрашающему сражению.

Крики боли, стоны умирающих и беспощадный лязг мечей по мере моего приближения становились все громче. Группа сражавшихся переместилась к самому дому. Евреи совершили фатальную ошибку, отступив и позволив припереть себя к стене. Мечи вздымались и падали. Крики боли резали слух. Я вынужден был перепрыгивать через тела мертвых и умирающих: среди них было несколько солдат, но евреев гораздо больше, в мокрых от крови и пота крестьянских одеждах.

Все кончилось столь же внезапно, как и началось.

Продравшись через задний ряд солдат, собравшихся у стены дома, я нашел Абенадара, тяжело дышащего, с мечом, приставленным к горлу мужчины, который, судя по всему, и был Вараввой, тем самым человеком, что совсем недавно выходил из дома подышать воздухом. Его чернобородое лицо было мокро от пота, лоб забрызган кровью, текущей из небольшой раны над правым глазом. Четверо других евреев, молодых, безбородых, также покрытых кровью, стояли рядом с мечами у горла.

— Гай! — закричал я. — Где Марк? Где трибун?

Покосившись на меня, но продолжая держать меч у горла Вараввы, Абенадар ответил:

— Он ранен, Ликиск.

— Где! — выдохнул я, хватая его за рукав.

Убедившись, что пленники схвачены и находятся под охраной его лучших солдат, Абенадар подвел меня к нему. Он лежал на земле рядом с дверью дома. Я смотрел на него, не в силах приблизиться. С левой стороны его голова была в крови, глаза закрыты, руки сложены на животе.

— Он мертв? — простонал я.

— Без сознания, — прошептал Абенадар, крепко взяв меня за плечо. — Он был первым, до кого Варавва добрался. К счастью, меч лег плоско, иначе он бы уже умер.

Оцепенев от ужаса, не двигаясь с места, весь в слезах, я проговорил:

— Он ведь не умрет, правда?

— У него серьезная рана головы. Я не могу тебе врать. Я такое уже видел.

— Он не может умереть, Гай. Он все, что у меня есть. Я все, что есть у него. Так не должно закончиться, — я опустился на колени и склонился над ним, пытаясь согреть холодное тело.

— Он солдат, Ликиск. Он всегда знал, что его жизнь может закончиться так, — сказал Абенадар, стараясь меня утешить.

— Это нечестно, — всхлипнул я. Медленно поднявшись, с мокрым от слез лицом, я крикнул Варавве:

— Надеюсь, тебя убьют!

Солдаты положили трибуна на носилки, и я пошел рядом, держа его за руку всю дорогу от Гибона до Иерусалима. Часовые у городских ворот остановили движение, чтобы мы смогли пройти. Солдаты расчищали улицы до самой крепости, наезжая лошадьми на пешеходов и отгоняя их в стороны. Я проследил, чтобы солдаты осторожно занесли его в крепость, в наши комнаты, и переложили на кровать.