Михаил Ишков - Вольф Мессинг

Я перебил его.

— Кстати о залах. Вчера мне позвонил господин Рейнхард и пожаловался, что сторонникам его политической доктрины почему-то отказывают в билетах на мое выступление. Он утверждает, что билеты распространяются по списку и исключительно среди приверженцев господина Гитлера, которые почему-то вдруг очень заинтересовались моими психологическими опытами. Рейнхард предупредил, что в таких условиях он вряд ли сможет посетить мой сеанс практической магии. Вилли, или ты разрешишь пустить билеты в свободную продажу, или ты больше никогда не услышишь от меня ни одного прогноза. Уж в этом ты никак не сможешь помешать мне.

Вайскруфт по привычке взял долгую паузу, закурил, насладился дымком, затем поинтересовался.

— Послушай, Вольфи, а нужно ли нам это представление? По сравнению с тем, что мы заработаем на страховых случаях, эта сумма представляется слишком мизерной, чтобы драться за нее. Кстати, я интересовался, билеты раскупаются плохо. Ты скажешься больным…

— Но я не болен!

— Ты упрям, как маленький ребенок. Хорошо, это в последний раз. Все последующие выступления я буду организовывать лично.

— И билеты будут пущены в свободную продажу? — настоятельно потребовал я. — Они не будут распространяться по списку?

— Хорошо, хорошо, — засмеялся Вилли. — Билеты появятся в свободной продаже. Как насчет будущих прогнозов?

Он лукаво посмотрел на меня.

Я вздохнул.

— Это не так просто, Вилли, и ты знаешь об этом лучше других. Я постараюсь дать ответ в ближайшие дни. Когда мне удастся уловить трепетанье небесных сфер.

Вили восхищенно произнес.

— Хорошо сказано — трепетанье небесных сфер! Ты к тому же поэт, Вольфи. Учти, на просмотр списков пассажиров, на обработку клиентов и прочие организационные мероприятия, требуется не менее двух дней. Не забудь также о страданиях матушки-земли, вынужденной терпеть тяжесть пассажирских поездов и асфальтовые оковы дорог. А также о проливных дождях и ураганах.

— Я обязательно учту твое пожелание, только в будущем мы будем делить гонорар исключительно пятьдесят на пятьдесят.

Мы ударили по рукам.

За всю карьеру у меня не было более скандального выступления, чем сеанс, состоявшийся в середине декабря в пригороде Берлина Шарлотенбурге. Район был аристократический, так что сначала публика вела себя сдержанно, хотя преобладание коричневых рубашек сразу бросалось в глаза. Всем отчаянно захотелось взглянуть на мага, к которому благоволил вождь движения. Красные явились, хотя и небольшой, но сплоченной группой. С их появлением страсти неожиданно и резко накалились. Послышались выкрики: «Вон отсюда, продажные большевистские шкуры! Будущее Германии — это наше будущее!..» — на что сторонники экспроприации экспроприаторов ответили гневной отповедью: «Проклятые буржуазные подпевалы! Вы хотите за нашими спинами сговориться с эксплуататорами и кровопийцами из Промышленного союза!»

Утихомирились они на удивление быстро, по команде, что не удивительно для Германии. Коммунистов приструнил Рейнхард. Кому подчинились наци, я не сумел разглядеть. Впрочем, ясновидения в данном случае не требовалось, так как перед началом первого отделения Вилли имел со мной инструктаж. В самом доверительном тоне он предупредил, что в зале присутствуют «очень высокопоставленное лицо».

Он сделал многозначительную паузу, затем наставил на меня указательный палец, тем самым демонстрируя, что доверяет мне, и сделал ценное признание.

— Сам руководитель берлинской партийной организации, — и прошелся передо мной, наглядно подволакивая ногу.

Нетрудно было догадаться, кого он имел в виду.

— В отличие от Штрайхера, [54]— напомнил Вилли, — этот господин твой горячий поклонник. Стоит ли разочаровывать его и давать пищу крикливым демагогам, которых в нашем движении немало. Они готовы с водой выплеснуть и ребенка?

В таком доверии партийца к врагу нации и грязному еврейскому плутократу не было ничего странного, ведь за пару дней до выступления я выполнил свое обещание и представил Вилли список ожидаемых мною авиакатастроф. Затем покаялся, что насчет ближайших землетрясений, потопов и длительного, убивающего тысячи людей голода в небесной канцелярии пока ничего не слышно, разве что на Яве в ближайшее время произойдет извержение вулкана, а Япония нападет на Китай.

— Жаль, — прокомментировал эти сведения Вайскруфт. — От Явы и Японии в ближайшее время доходов ждать не приходится. Что ж, будем ориентироваться на авиакатастрофы.

В списке был указан рейс на Кенигсберг, имевший посадку в Варшаве. Этот вылет был особенно важен для меня, так как аэроплан должен был отправиться в полет сразу после моего выступления в Шарлоттенбурге.

Вилли отнесся к этому прогнозу с полным доверием.

Я перевел дух — умный, умный, а дурак. Решил тягаться с самим Мессингом. Да я, если хотите знать…

С высоты четырнадцатого этажа вынужден прервать поток клеветы, извергаемый на монитор автора. К сожалению, долговязый фантазер довольно точно изобразил наш разговор, особенно лихорадочно-радостный настрой, который охватил меня при ощущении, что Вилли ничего не заподозрил. Только об этом никому ни слова.

Но вернемся в зал.

Получив команду, тут же все — и левые, и правые, — приняли независимый вид, уселись по стойке «смирно» и принялись дружно аплодировать.

Вилли Вайскруфт вышел на сцену и объявил о начале представления. Для начала он предложил выбрать пять человек, которые должны были составить комиссию для наблюдения за медиумом. Моему удивлению не было предела, когда на сцену, без всякого шума и пыли вышли два коммуниста и три нациста. Для меня так и осталось загадкой, каким образом господа Геббельс и Рейнхард сумели сговориться между собой. Не иначе они обладали способностями общаться в сфере оккультного. А может, все дело в традиционном немецком воспитании, требующим повиноваться старшему и не устраивать из мухи слона по всяким пустякам?

Все равно, эта гремучая смесь коммунистов с фашистами вызвала у меня недоброе предчувствие, и, когда пришла необходимость спуститься в зал для поиска спрятанного предмета, я испытал страх. Я опасался плевка в лицо, пинка в зад, толчка в спину или, что еще хуже, удара по голове. Нельзя сбрасывать со счетов и грязную провокацию, на которые ни левые, ни правые никогда не скупились. Если кто-то из членов наблюдательной комиссии решил спрятать что-то политически заостренное, например, красную звездочку или значок со свастикой, скандала не избежать. Однако консенсус был найден, и когда из нагрудного кармана коричневой рубашки какого-то громадного штурмовика (к нему и подойти было боязно) я извлек тюбик дешевой губной помады и продемонстрировал его публике, в зале поднялся неимоверный хохот.