Михаил Ишков - Вольф Мессинг

— Так точно, товарищ Сталин, угадал.

Хозяин ткнул трубкой в мою сторону.

— А если не угадали? — он пристально глянул на меня. — Не надо скромничат. Если вы действительно дружите с будущим, как расценить ваше заявление об удаче? Как попытку ввести руководство страны в заблуждение?

Меня бросило в холодный пот, и я мысленно обратился за помощью к товарищу Пономаренко — точнее, бросил в его сторону перепуганный взгляд. Однако Пантелеймон Кондратьевич даже бровью не повел, а ведь еще в Минске по предложению товарища Пономаренко мне в ускоренном порядке оформили советское гражданство. Он обещал мне…

Он много чего обещал…

Теперь я, новоиспеченный гражданин первого в мире государства рабочих и крестьян, всецело был в их руках.

Между тем товарищ Сталин продолжал размышлять.

— Такую скромность я бы назвал политическим двурушничеством.

Я не сдержался.

— Простите, товарищ Сталин, что такое двурушничество?

За вождя ответил сидевший на противоположной стороне стола, невысокий, круглолицый человечек с простыми стеклышками на переносице. Но прежде он обежал стол, резво приблизился ко мне. Я полагал, человечек спешит представиться, однако скороход помахал перед моим носом указательным пальцем и предупредил.

— Не стройте из себя невинную овечку, Мессинг. Ми все о вас знаем.

— Не спеши, Лаврентий, — осадил его хозяин. — Если товарищ Мессинг утверждает, что не знает, что такое двурушничество, давайте поверим ему и объясним, что двурушник — это человек, который внешне предан какой-либо стороне, а тайно действует в пользу противоположной стороны. Двурушник — это один из самых опасных контрреволюционеров. Что же касается вас, товарищ Мессинг, то, надеюс, вы сознательно приняли участие в первомайском шествии. Следовательно, вы охотно продемонстрируете нам возможности своей, возможно, человеческой, психики, а потом поделитесь, каким образом вам удается это делать.

Присутствующие, услышав шутку насчет моей, «возможно, человеческой» психики, рассмеялись.

Я тоже. Затем объяснил смысл задания и попросил вручить мне какой-нибудь предмет. Сталин доверил мне одну из своих трубок.

Мессинг взял ее обеими руками, затем обратился к присутствующим с просьбой — мне нужен индуктор.

Стоявший рядом Лаврентий потребовал разъяснений, кто такой индуктор? Сообщник?

Если человек не желает называть свое полное имя, Бог с ним. Не буду настаивать. Я успокоил порывистого Лаврентия и объяснил, что индуктор — посторонний человек, с помощью которого медиумы берутся отыскивать спрятанные предметы.

Руководитель в пенсне, сидевший ближе ко входу, поинтересовался.

— Как же вы ищете их, Мессинг?

Меня словно молнией пронзило — Молотов! Вячеслав Михайлович Молотов, нарком иностранных дел.

— Я ориентируюсь на мысли индуктора, товарищ Молотов.

— То есть? — нарком нахмурился и снял ногу с ноги.

— Индуктор дает мне мысленные указания, я их улавливаю. Все очень просто — немного идеомоторики, немного гипноза, и я нахожу предмет.

— Другими словами, вы умеете читать чужие мысли? — подался вперед лысоватый плотный человек, сидевший на другом конце дивана. Позднее мне объяснили, с кем мне посчастливилось повидаться.

С самим Кагановичем!

Я попытался объяснить, что все дело в неосознанном движении мускулов, и ни о каком чтении чужих мыслей речи быть не может, но было поздно. Все присутствующие разом многозначительно глянули в сторону Пономаренко.

Тот заметно побледнел.

Чтобы снять напряжение, я доложил, что Пантелеймон Кондратьевич прекрасно руководит Советской Белоруссией, однако с точки зрения тайн человеческой психики он не может служить индуктором. Он цельный и решительный человек, в чем я успел убедиться. Он говорит то, что думает и, скорее, сразу укажет, где спрятан предмет, чем будет петлять и лукавить.

Это признание оказалось роковой ошибкой. После этих слов все гости, собравшиеся на даче, замолчали напрочь. Никто не испытывал желания взять на себя роль индуктора и помочь в поисках трубки.

Решительный отказ всех присутствующих в зале поставил Сталина в тупик.

— Даже такой вопрос, как назначение достойного индуктора товарищу Мессингу, вы не можете решить, — укорил он соратников. — Что уж говорить о войне с Финляндией, которую мы просрали благодаря такому негодному стилю руководства, какой вы демонстрируете сейчас.

Эта выволочка не оказала никакого воздействия на членов и кандидатов в члены Политбюро. Каждый из них отчетливо представлял, чем могло грозить ему чтение потаенных мыслей.

Сталин рассердился.

— Что же получается, мне самому придется прятать трубку, а потом с помощью товарища Мессинга искать ее? Это какая-то чепуха, политическая бессмыслица. Лаврентий, ты у нас отвечаешь за тайные мысли, тебе и карты в руки. Помоги товарищу медиуму. Считай мою просьбу партийным поручением.

Напряжение спало. Все засмеялись. Лаврентий снял пенсне, протер стеклышки и, многозначительно усмехнувшись, позволил себе возразить вождю.

— Конечно, поручения партии необходимо выполнят. Но, товарищ Сталин, вряд ли целесообразно использоват меня в качестве индуктора.

— Это почему же? — заинтересовался Сталин.

Неизвестный мне Лаврентий снял пенсне и объяснил.

— Как утверждают свидетели, наш уважаемый гост действительно умеет читать чужие мысли. Они все подписали признания. Боюсь, что после сеанса нам придется изолировать нашего дорогого госта.

Я воскликнул.

— Я не умею читать чужие мысли!!

— Свидетели утверждают обратное, — возразил Лаврентий Павлович. — А я привык доверять свидетелям, особенно их показаниям.

Я растерялся. С таким индуктором мне еще не приходилось работать, тем более демонстрировать психологические опыты с оглядкой на письменные показания свидетелей. Обращаясь к породившему меня небу я взмолился — пусть кто-нибудь объяснить, кем является этот въедливый и напористый кавказец и какой пост он занимает? Я вновь с надеждой глянул на белого как лист бумаги Пономаренко. Тот отвел глаза. Следом меня с головой накрыла волна страха, плеснувшая со стороны всех присутствующих в зале.

Если вы полагаете, что этот страх выражался постукиванием зубов или выступившим холодным потом на лбах, ошибаетесь. Их страх назывался иначе. На общепонятном языке его можно обозначить как «ответственность». Это один из самых коварных «измов», который только можно выдумать себе на погибель. Поддаваться ему, значило окончательно погубить себя. Это я проверил на себе. Эта «сть», как, впрочем и «принципиальность», предполагает, что ее носитель изначально кому-то что-то должен. Более того, несчастный чаще всего испытывает головокружащую радость оттого, что допустил эту ядовитую жидкость в свое сердце. Отравленный «ответственностью», он полагает, что ему доверили принять участие в каком-то великом и благородном деле. Его страх — это страх радостный, сходный с энтузиазмом, но от этого он не становится менее страхом.